"Cто лет безналом" - читать интересную книгу автора (Держ Nik)

Глава 2

— Я на самом деле Прохор Дубов, — докурив сигарету, начал Посох. — Дата рождения в деле Лопухина — верная. Место рождения — деревня Сычи Тамбовской губернии. Детство помню плохо. Родители мои были люди небогатые. Голодали часто, но, в общем, жить было можно. Когда по нашей деревне в шестьдесят восьмом тиф прошелся, все родичи мои померли. Остался я круглым сиротой, и рванул в Питер, там у меня по слухам тетка жила. Как я туда добрался — отдельная история! Повезло, наверное. Это сейчас на поезде несколько часов, а тогда… Тогда люди не торопясь жили, медленнее, размеренней. Почти год у меня на дорогу ушёл. Вообще чудо, что добрался! Сто раз мог по пути сдохнуть! Хуже было только кандальным на этапе! По большому Сибирскому тракту, — вдруг запел Дубов, — далеко-далеко за Байкал. Слышал, начальник, такую песню? Слышал. А я вот не понаслышке… Тетку я, конечно, не нашел, — продолжил он рассказ, — да и не мог найти в принципе — я ж тогда думал, что в Питере, как и в родной деревне, все друг друга знают. Ан — нет! Тут бы мне каюк: милостыню просить не умею, правда подавали сердобольные люди… Сразу не умер. Повезло мне тогда — Генрих подобрал.

— Шлиман? — уточнил опер.

— Он самый, — подтвердил Прохор. — Он меня накормил, отогрел, к делу приставил. Он дал мне все, за него я был готов и в огонь и в воду. А когда Шлиман предложил мне отправиться с ним на поиски Трои, я не раздумывал ни секунды. Экспедиции — самое счастливое время в моей жизни. Несколько лет мы рыли турецкие холмы. Наконец Шлиману улыбнулась удача. Клад Приама. Он был словно видение, словно зыбкий мираж…

— Кто он, клад? — уточнил Егоров, перебивая Прохора.

— Кадуцей, — выдохнул Дубов. — Он лежал сверху, присыпанный старыми монетами и драгоценными безделушками. Мне показалось, что безглазые змеи Кадуцея шевелятся. Жезл слабо светился и слегка пульсировал, словно сам просился в руки, но стоило мне дотронуться — сияние исчезло. Я оказался в полной темноте. Когда клад достали — никакого жезла там не было. Зато он явился ко мне ночью. Змеи плакали кровавыми слезами, призывая идти на поиски утерянных глаз. Я не мог противиться этому зову. Рано утром я совершил самое чудовищное преступление в жизни — я ограбил Генриха, человека, которому был обязан всем. Я предал его. Набив до отказа карманы драгоценностями, я отправился на поиски глаз Гермеса. Я искал их больше десяти лет. И в Новом свете, и в Старом, и в Индии, и в Африке. Как ни странно, я нашел их в России, в Москве.

— Дело коллекционера Лопухина, — догадался Егоров.

Небо хмурилось с самого утра. В конце концов, оно зачастило мелким дождем, плавно перешедшим в мокрый снег. И без того раздолбанная дорога вмиг раскисла, превратившись в жидкую кашу, в которой увязли и люди, и лошади.

— Вот черт! — выругался старший этапа моложавый офицер Родимчик. — До централа еще верст сорок, а эти душегубы ползут, словно дохлые мухи!

— Хлипкий нонче тать пошел, ваш броть! — отозвался пеший конвоир Белоборотько, оказавшийся в этот момент рядом с лошадью офицера. — От я уж почитай третий десяток годов этапы сопровождаю, а такое послабление, вот ей Богу, первый раз вижу. Кандалы у них Гаазские,[40] легкие, штырей нет — их цепями заменили! На дворе весна! Морозы позади! Топай и радуйся! Так нет жо, все одно — мрут! Хилый душегуб нонче, хилый!

— Эт ты точно заметил, — согласился офицер, — почитай только вышли, а в первой спайке уже два покойника!

— И эту падаль с собой тащить придется, — тяжко вздохнул Белобородько, — ключи от спайки есть только у коменданта централа.

— Черт! — вновь выругался Родимчик. — Ну почему в России все делается через жопу? Были б у меня ключи, отстегнул бы мерзавцев, да зарыл бы поглубже к чертям собачьим!

— Это ишшо нормально, — возразил Белобородько, — всего двое! Лет пять назад гнали мы этап на Акатунь, — продолжил он, поправляя оружие, — а с провиянтом оказия случилась. Не рассчитали. Даже нашему брату-солдату ремень затягивать пришлось. Ну а каторжан дохло от голоду без счету! Партию большую вели — почитай две тыщи одних только кандальных. Лето, жара, покойников раздуло, черви в трупах завелись, вонища за версту перед этапом бежит. А деваться некуда — ключи от спаек в централе! Делать, значит, нечего, их тоже с собой тащим, чтобы сдать по описи.

Белобородько передернул плечами, вспоминая пережитый ужас.

— Ничего, дошли! Чин-чинарем! Ни одного ханурика не потеряли! А здесь тьфу — две сотни душ! Ужели не дойдем? Через пяток верст хуторок небольшой будет. Недюжиное. В нем на ночлег остановиться можно, передохнуть. Если поторопимся — до сумерек будем!

— Давай, поторапливайся! — оживившись, крикнул Родимчик, представив себе горячий ужин и теплую постель. — Шире шаг, каторга!

— Шире шаг! — пронеслось по рядам конвоиров. — Давай, поторапливайся!

Родимчик пришпорил лошадь, направляя её к голове колонны. Бредущие в первых рядах каторжане были измотаны больше всех в партии: ведь именно они задавали скорость всей колонне, но всегда, по мнению конвоя, двигались слишком медленно. Именно в их спайке было уже два покойника, чьи окоченевшие тела по очереди несли заключенные, оказавшиеся с несчастными на одной цепи. Поравнявшись с головой этапа, офицер резко осадил лошадь. Животное поскользнулось и, проехав по грязи несколько метров, крупом сбило с ног двоих каторжан. Упавшие заключенные в свою очередь свалили еще нескольких товарищей по несчастью. Через несколько мгновений вся спайка барахталась в грязи, путаясь в оковах и тщетно пытаясь подняться. Этап встал.

— Твари! — рассвирепел Родимчик, выхватывая из-за голенища нагайку, которой в исупленнии принялся охаживать упавших. — Встать, суки! Уроды! Встать!

Но копошащиеся в грязи каторжане, слыша свист кнута, лишь глубже вжимали головы в плечи, закрывались руками, стараясь уклониться от обжигающих ударов. На выручку офицеру сбежались рядовые. Слаженно действуя прикладами и сапогами, солдаты быстро навели порядок и поставили упавшую спайку на ноги. Колонна вновь продолжила движение.

— Ваш бродь, — позвал офицера Белобородько, — разрешите обратиться?

— Валяй, — раздраженно откликнулся Родимчик.

— Зря вы так переживаете, ваше высокородь, — укоризненно покачал головой конвойный, — от этого несварение может приключиться, али боли головные. Просто вам внове, а я человек тертый. Вы на них внимание сильно не обращайте, спокойствие, оно при нашем деле — первейшая вещь! Я-то ужо не первый годок сопровождаю, знаю, чего говорю. А спайку первую лучши в середку передвиньте, а то в ней новые покойники образуются. Мне-то их не жаль, но путь длинный — пусть своими ногами топають.

Выслушав тираду подчиненного, Родимчик угрюмо кивнул, но — таки прислушался к совету. Сделав необходимые распоряжения, офицер поехал бок о бок с бывалым солдатом.

— А вот скажи мне, Белобородько, неужели каждый этап такой… такой, — Родимчик замялся, подбирая формулировку, но конвоир понял его с полуслова.

— Когда как. Инда гладко, инда нет. Самое милое дело, когда этап идет на «слове старосты», и нам тогда послабление выходит, да и душегубов никто плетьми не погоняет. И никогда «на слове» побегов не случалось, сами же каторжане друг за другом смотрят.

— Это как? — с интересом спросил Родимчик.

— А так, — пояснил Белобородько, — находиться иногда среди каторжников человечек весомый, его тати сами из толпы выделяют, «старостой» нарекают. Он от всех этапников с нами, с конвоем тоись, разговор ведет: ну там что бы не погоняли палками, кормили по — людски, а в замен он обещается порядок средь своих людей держать. И держит таки, ну там, чтоб не бунтовали, не бегли, поторапливает сам. Следит, одним словом. Если этап на «слове» идет, считай полдела сделано. А этапы иногда бывают ого-го, не чета нашему. Кандальных две-три тыщи на каторгу, да еще ссыльные налегке, да еще с ними и семьи с детьми, повозки со скарбом, лошади, да наш брат солдат здеся же. Настоящий караван-сарай. Попробуй, уследи за всем. Тут-то всякие тякать и мастыряться. Но и «на слове» оказии тоже случаются, ить власть над сбродом энтим у одного старосты в руках, бунт устроить — раз плюнуть. Я, правда, не попадал, но Трохимчук, — Белобородько указал на своего приятеля, идущего по другую сторону колонны, — попробовал того добра вволю. Из тогдашнего сопровождения почитай только половина уцелела, остальных цепями подушили, да из ружей отнятых постреляли. В бега полтыщи каторжан ушло, а тысячу конвоиры ухлопали. Старшой этапа, говорят, после этого застрелился, царство ему небесное, — Белобородько размашисто перекрестился.

Родимчик судорожно сглотнул, и тоже осенил себя крестным знамением. После этого беседа заглохла сама собой. В Недюжиное этап вошел в сгущающихся вечерних сумерках. При прадеде нынешнего хозяина Недюжинное было процветающим поместьем. Скотопромышленник Петухов некогда разводил здесь скот и немало в этом преуспел. Деду, а затем и отцу нынешнего владельца поместья пришлось изрядно потрудиться, чтобы пустить на ветер грандиозное состояние прадеда. Так что к нынешнему времени от большого процветающего поместья осталось лишь несколько жилых домов, да пустые хлева и конюшни, вмещающие в былые времена многочисленные поголовья скота. Вот в этих пустующих помещениях Петухов — младший и расположил обессиленных каторжан. Солдаты быстро загнали заключенных под крышу, где последние попросту рухнули на покрытый остатками прелой соломы земляной пол. Родимчик самолично расставил караулы, отдал заместителям соответствующие распоряжения, а сам отправился на званный ужин к хозяину поместья. На Недюжинное неспешно опустилась ночь. В затхлой темноте старого хлева, где за долгие годы запустения так и не выветрился запах навоза, вповалку лежали каторжане. Тем, кому посчастливилось забыться во сне, и хоть на мгновение вырваться из ужасающей действительности, завидовали те, кого сладкие объятия Морфея обошли стороной. Прохор тоже не мог уснуть: болели сбитые кандалами руки и ноги, ныли попробовавшие солдатских палок ребра. Раздражал сосед-покойник, которого пришлось нести всю дорогу на своем горбу — так уж вышло, что попал Прохор в ту самую злополучную первую спайку. Мысли бежали вяло — болела голова, ей тоже досталось от армейских кованных ботинок. Нужно было срочно что-то делать, но на обдумывание этой мысли просто не было сил.

— Слышь, босяк![41] — услышал Прохор чей-то сиплый шепот. — Тебе говорю, — неизвестный подергал Дубова за рукав, — тебя ведь Прохором кличут?

— Ну? — устало спросил Прохор.

— Земеля, сдохнем мы на каторге, — продолжал шептать неизвестный, — тебе сколько дали?

— Пятнадцать, — прошептал Прохор.

— Мне четверть отмерили — столько на рудниках не живут! Бежать надо! Сейчас! Потом поздно будет! После Орловского централа, — горячо зашептал в ухо Прохору незнакомец, — конвой свежий будет, отдохнувший. А как в Сибирь войдем, так и вовсе не с руки, вокруг на тыщи верст тайга, сгинуть там — раз плюнуть! Сейчас бежать надо! Сей… — незнакомец зашелся сухим кашлем.

— Как? — взвился Прохор.

— Мне старый знакомец рассказал, — откашлявшись, прошептал неизвестный, — что ты медвежатник знатный. Замок спаечный ломануть сможешь?

— Раз плюнуть, — ответил Прохор, — по пути сто раз мог снять, но конвоя боялся. Пристрелят — не спросят. И будет в нашей спайке три покойника.

— Ломай, — распорядился новый знакомец.

Прохор нашел в темноте замок, пробежался по нему пальцами. Закрыл глаза и сосредоточился. В руках потяжелело — кадуцей явился на зов хозяина. Едва только Дубов коснулся замка посохом, тот бесшумно открылся. Самое интересное, что никто кроме хозяина кадуцей увидеть не мог, Прохор проверял это неоднократно. Некоторые видели вместо жезла отмычку, некоторые — обыкновенного абакумыча.[42] А сия чудная вещица могла открывать любые замки: амбарные, дверные, сейфовые, какой бы сложности они не были. Кадуцей был универсальной отмычкой, несбыточной мечтой любого вора.

— Готово, — шепотом окликнул Прохор незнакомца, — дальше чего?

— Т-с — с, — шикнул незнакомец, сползая с общей цепи. — Дуй за мной, только тихо.

Прохор, стараясь не шуметь, пополз за новым знакомцем. Держась за цепь сковывающую ноги напарника, Прохор неотрывно следовал за ним в темноте. Неожиданно товарищ по несчастью нырнул в какую-то яму. Дубов поспешил последовать его примеру — нащупав в темноте лаз, вырытый кем-то в земляном полу, Прохор рванулся к свободе.

Копыта звонко цокали по булыжной мостовой. Раскрасневшийся извозчик неустанно понукал изнывающее от летнего пекла животное. Старый мерин укоризненно косился на хозяина, но справно трусил мелкой рысцой. Извозчик усердствовал не зря: в его видавшем виды открытом фаэтоне восседали два респектабельно одетых господина, что заплатят за поездку не скупясь.

— Через квартал повернешь направо, — распорядился один из двух, маленький чернявый господин, руки которого, несмотря на летнюю жару, скрывались под черными лайковыми перчатками, — потом через три дома будет желтый двухэтажный особняк. Вот там и остановишь.

— Уж не к мадам ли Кукушкиной в гости изволите? — любезно поинтересовался возница, обернувшись к господам.

— А если и к ней, — вкрадчиво ответил чернявый, — тебе какой в этом интерес? Ты, шельмец, может, что-то плохое против мадам имеешь?

— Ни, — испуганно затряс головой извозчик, — ни в коем разе! Мы со всем уважением! Вам стоило только намекнуть, куда ехать изволите, а мы в лучшем виде — мадам каждый в нашем квартале знает и понятие имеет!

Возле желтого особняка извозчик остановил коня. Пассажиры легко спрыгнули на землю, щедро рассчитались и исчезли в парадной. Извозчик, пряча деньги за пазухой, с уважением посмотрел им вслед. Непростые господа, ох не простые! Простые с мадам Кукушкиной не водятся — может выйти себе дороже. Возчик утер рукавом солёный пот, заливающий глаза, причмокнул губами и крикнул:

— Н-но! Трогай!

Мерин недовольно переступил с ноги на ногу, но хозяина послушался. Вскоре цоканье копыт затихло за ближайшим углом, и на улице вновь воцарилась первозданная тишина.

Мадам Анну Николаевну Кукушкину действительно знал каждый в этом квартале, и даже больше: с её рук здесь кормились и городовые, и постовые, и околоточные, и даже сам господин полицмейстер не брезговал принимать от нее подарки. Надо заметить, очень роскошные подарки. Анна Николаевна могла себе это позволить, ведь как — никак она была самой крупной скупщицей краденого в Москве. Помимо скупки похищенного барахла и драгоценностей у домушников и шниферов,[43] мадам содержала два нелегальных публичных дома, одну опиум курильню, три катрана,[44] в которых с её разрешения, отстегивая покровительнице долю малую, трудились в поте лица профессиональные каталы[45] всех мастей. Довольно часто её услугами пользовались блинопеки[46] и фармазоны.[47] К тому же мадам располагала рядом конспиративных квартир, где можно было пересидеть лихие времена, и которыми частенько пользовались мошенники находящиеся в розыске. На все проделки мадам Кукушкиной полицмейстер Огарев, добрейшей души человек, милостиво закрывал глаза, получая в очередной раз в дар то орловского рысака, то чудную борзую. Кроме всего прочего, Анне Николаевне помогало природное обаяние, большие деньги и обширные связи, она была аристократкой голубых кровей, а её покойный супруг, всамделишный князь Николай Александрович Кукушкин, тянувший род от самих Рюриковичей, водил знакомства с очень влиятельными людьми. Был у князя один грешок, очень уж он любил перекинуться в картишки. Что — что, а играл Николай Александрович знатно — он был не просто заядлым игроком, он был каталой высшего класса. Садившиеся играть с ним за один стол, случалось, враз лишались целых состояний. Состарившись, Николай Александрович, катавший лопухов всю свою сознательную жизнь, не мог просто так отказаться от прежней профессии — он открыл свой собственный игорный дом. После смерти мужа мадам Кукушкина лишь укрепила хозяйство, присовокупив к катрану публичный дом и опиум курильню. Через несколько лет безупречного ведения дел, мадам стала пользоваться бешеной популярностью в преступных кругах Москвы. Именно благодаря близости этим самым кругам с ней познакомился Саша Галанов, известный среди бродяг как Шныра. Удачливый щипач[48] Шныра сразу завоевал расположение мадам — Саша работал только с состоятельными клиентами. Он посещал балы и дорогие салоны, театры и балет. Ему фартило, и довольно часто он подбрасывал мадам раритетные вещички, технично отработанные на какой-нибудь светской вечеринке. Последний раз он прокололся случайно — тиснул лопатник[49] у фраера ушастого, а фраер оказался ни много, ни мало, зятем самого обер — полицмейстера Угрюмого. Обер быстро поставил на уши всю Москву, пообещав за информацию щедрое вознаграждение. Сашу взяли с поличным: помимо лопатника, он снял с клиента еще и золотые запонки ручной работы, которые как раз нес на продажу все той же мадам. Отвесили Шныре на полную катушку: двадцать пять лет рудников, и ни какие связи не смогли ему помочь. Но удача не оставила своего любимца — на этапе Шныре удалось бежать с помощью взломщика Дубова и случайно обнаруженного лаза. По прибытии в Москву, Саша направился прямым ходом к мадам Кукушкиной, прихватив с собой нового кореша. У дверей беглецов встретил привратник — суровый мужик, заросший черной разбойничьей бородой по самые глаза, не чесанный и опухший с похмелья, но, тем не менее, одетый в чистую золоченую ливрею.

— Куды! — проревел он, загораживая вход широкой грудью и обдавая гостей перегаром. — Мадам отдыхают! Не велено пущать!

— Слушай, Степан, — вкрадчиво обратился Шныра к привратнику, — я конечно понимаю, что доброта Анны Николаевны не знает границ, но так распустить прислугу… Как принимаешь дорогих гостей, скотина?!!! — брызжа слюной, неожиданно заорал он на опешившего привратника. — Батогов давно не получал?!!!

— Алексан Саныч, кормилец, — узнал Шныру бугай, — не ожидал! Я ж думал…

— Тебе думать не положено, — оборвал привратника Алексан Саныч, он же Шныра, — тебе положено помнить нужных людей в лицо!

— Виноват! — бугай вытянулся по стойке смирно. — Прикажете доложить?

— Давай, докладывай, — распорядился Шныра, проходя в гостиную. — А нам пускай горло смочить принесут! Да побыстрее!

— Сей минут исполним! — отрапортовал бугай и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, исчез в глубине дома.

Шныра плюхнулся на низкий диванчик.

— Присаживайся, Прохор, — пригласил он товарища, — чувствуй себя как дома.

Едва только Дубов присел на краешек дивана, как в гостиной появилась нарядно одетая горничная с подносом в руках. На подносе стояли два узких запотевших бокала, заполненных рубиновой жидкостью.

— О! — воскликнул Шныра, стягивая с рук перчатки. — Вот это другое дело! Бери, Прохор, бокал. Наконец-то нам начало фартить! За это надо выпить!

— Мальчики, мальчики, — раздался мелодичный голос, — разрешите и мне разделить вашу радость?

Гости обернулись — никто из них не заметил появления хозяйки. Дубов смутился — для мужчины непозволительно пропускать таких женщин. Мадам была очаровательна, в свои сорок семь она все еще выглядела роскошно, пребывала в «самом соку», как любил выражаться господин полицмейстер Огарев.

— Анна Николаевна, голубушка, — Шныра припал губами к руке хозяйки дома, — как же я рад вас видеть!

— Поверьте, Сашенька, — ответила Анна Николаевна, — я рада не меньше вашего! После приговора я, право, не надеялась увидеть вас так скоро!

— Человек, мадам, предполагает, а Господь располагает, — сострил Саша. — Его милостию, да с помощью моего нового товарища, нам удалось порядком сократить наше вынужденное отсутствие.

— О! — воскликнула Анна Николаевна, окинув недвусмысленным взглядом крепкую фигуру Прохора. — Сашенька, представьте мне поскорее этого молчаливого молодого человека, оказавшего вам неоценимую услугу.

— Прохор Дубов, великий знаток замков и запоров, — сказал Саша, — волею судеб оказавшийся с вашим покорным слугой на одной цепи. Только с его помощью «запоры рухнули — свобода воспряла радостно у входа».

При упоминании своего имени Прохор почтительно склонил голову.

— Полноте, — остановила его мадам Кукушкина, — у нас все по-простому. А сейчас, мальчики, — хозяйка взяла гостей под руки, — мы закатим пир на весь мир!

Жаркое полуденное солнце нашло лазейку в плотных шторах спальни. Яркий луч пробежал по лицу Прохора, заставив его проснуться. Вчерашний пир затянулся далеко за полночь. Затем мадам увлекла разомлевшего Дубова в свою спальню. При воспоминании о прошедшей ночи, тело Прохора приятно заныло — мадам оказалась неутомимой любовницей, способной на разнообразные выдумки для достижения своей цели. Прохор с хрустом потянулся, отбросил в сторону шелковую простыню и поднялся. Мадам в спальне уже не было. Неожиданно входная дверь отворилась и на пороге появилась румяная горничная.

— Ой! — вскрикнула она, увидев Прохора обнаженным. — Простите, я думала, вы еще спите!

Прохор смутился, схватил с кровати простыню и быстро обернул её вокруг бедер.

— Мадам просят Вас спускаться к обеду, — озорно сверкая глазками, сказала горничная, закрывая за собой дверь.

Прохор быстро умылся, оделся и спустился в столовую. Мадам и Шныра были уже там.

— Ну и горазд же ты спать, дружище! — заметив товарища, сказал Шныра. — Мы с Анной Николаевной аж извелись — не случилось ли чего!

— На этапе недосыпал, — буркнул Прохор, усаживаясь за стол.

Мадам сдержано кивнула Дубову, она держала себя так, словно между ними ничего не было. Прохора это вполне устраивало.

— Итак, господа, — начала хозяйка, когда гости немного перекусили, — какие планы на будущее? Я надеюсь, что вы не будете сидеть на шее хрупкой женщины, свесив ножки!

— Мадам, — укоризненно протянул Шныра, — вы нас обижаете! Мы все — таки джентльмены, пускай и в розыске. Лично я собираюсь покинуть Россию, до тех пор, пока все не утрясется. К вам, уважаемая Анна Николаевна, у меня будет единственная просьба, помочь выправить соответствующие бумаги.

— Бумаги по нынешним временам стоят дорого, — словно сомневаясь, сказала Анна Николаевна.

— Мадам, вы таки хотите меня обидеть? — Саша скорчил кислую физиономию. — Шныра никогда не был фуфлыжником,[50] и дай Бог, никогда не будет!

— Да полноте вам, — мадам всплеснула руками, — уж и пошутить нельзя! Я сделаю все, что нужно, только потому, что вы мне глубоко симпатичны!

— Мадам, — расцвел Шныра, припадая губами к руке хозяйки, — я польщен!

— Полноте, Саша, полноте, — улыбнулась Анна Николаевна. — А чем думает заняться наш молчаливый друг?

— У меня есть одно дело в Москве, — ответил Прохор, — и пока я его не закончу, никуда уезжать не собираюсь.

— Прохор, дружище, я тебе удивляюсь, — воскликнул Шныра, — ты все еще хочешь разобраться с Лопухиным? Вспомни, чем это закончилось в прошлый раз! Поехали со мной, в Лондоне и Париже специалисты твоего профиля на вес золота!

— Нет, — Прохор качнул головой, — мне нужны Глаза Гермеса, и я их добуду, чего бы это ни стоило!

— Мальчики, мальчики, — заинтересовалась мадам Кукушкина, — о каком Лопухине речь? Уж не о Федор-ли Михайловиче, большом любителе редких и древних безделушек?

— Анна Николаевна, вы как всегда правы, — согласился Шныра. — Наш юный друг хочет экспроприировать его коллекцию…

— Мне не нужна вся его коллекция, мне нужен только раритет под названием Глаза Гермеса, — возразил Прохор. — Я готов был заплатить за него любые деньги, но это сноб отказал!

— И тогда Прохор решил попросту выкрасть его, но спалился, за что схватил пятнашку каторги, — закончил за Прохора Шныра.

— Да, Лопухин крепкий орешек, — согласилась Анна Николаевна, — его просто так, с наскоку, не возьмешь. Но… Есть у меня пара сладких клиентов, у которых от коллекции Федр Михайловича слюнки текут… Тут можно взять неплохой куш. А, мальчики?

— Ну нет! Я — пас, — не раздумывая, отказался Шныра. — Я не домушник, я — марвихер,[51] — с гордостью произнес он. — Скок[52] — это не мой профиль! Могу отработать каталой — тут тоже ловкость рук надобна, но скок Лопухина каторгой пахнет! А я пока не собираюсь туда возвращаться!

— Неволить не стану, — холодно сказала Анна Николаевна, — но замечу, Сашенька, вы стремительно падаете в моих глазах! Нужно быть глупцом, чтобы отказываться от столь лестного предложения! В случае удачи вам никогда в жизни не придется больше работать! А применение вашим талантам мы сыщем соответственное!

— Соглашайся, Шныра! — подключился Прохор. — Мы провернем это дело!

— А черт с вами! — махнул рукой Галанов. — Живем один раз! Вытрясем буржуя до дондышка!

— Только уговор — Глаза Гермеса мои при любом раскладе! Иначе я не работаю, — поставил последнюю точку Прохор, — по рукам?

— По рукам! — в один голос отозвались Шныра и мадам.

— Итак, — подвела итог Анна Николаевна, — Лопухина будем брать. Только для этого нужно как следует подготовиться. Вам сейчас светиться не с руки — сидите тихо, чувствуйте себя как дома. Я постараюсь выяснить все о нашем клиенте: где бывает, что делает, пристрастия, привычки…

— Тотальная слежка, — подсказал Шныра. — Контролировать перемещения клиента можно с помощью беспризорной босоты. Я договорюсь.

— Хорошо, — согласилась мадам. — Я же в свою очередь попытаюсь войти в круг общения клиента, стать его близким другом. Лучший вариант — стать его любовницей.

— А я? — спросил Прохор. — Что делать мне?

— Вам, мой юный друг, — ответила Анна Николаевна, — предстоит самое сложное — не оплошать в нужный момент! Вы уверены, что сможете открыть все замки, что попадутся на нашем пути?

— За себя я ручаюсь! — ответил Прохор.

— Начнем завтра, — сказала Анна Николаевна, поднимаясь из-за стола, — а сегодня отдыхайте, мальчики, всеж-таки не в Минводы отдыхать ездили.

Анна Николаевна свою часть работы выполнила виртуозно: используя связи в аристократическом обществе, она быстро познакомилась с Лопухиным. Используя все свое обаяние, она постаралась очаровать коллекционера. Но Лопухин был примерным семьянином, поэтому вариант с любовницей провалился с треском. Но мадам не унывала, за довольно короткий срок она сумела завоевать доверие Лопухина, став его близким другом. Она познакомилась с домочадцами подопечного, часто бывала у них в гостях. Лопухины стали считать её другом семьи. У Лопухина оказалась взрослая дочь — девица на выданье. Арина Лопухина, также как и любимый папенька, интересовалась историей и была безумно влюблена в Древнюю Грецию. Вот на этом-то и решила сыграть мадам, зная, что в молодости Прохор был денщиком самого Шлимана, которому принадлежали самые громкие открытия именно в этой области истории. За несколько месяцев затворнической жизни в особняке мадам, Прохор отрастил бороду и усы, изменившись до неузнаваемости. Изменение внешности было очень важной процедурой, так как он до сих пор находился в розыске. И вот, в канун нового, 1885 года, Прохор Дубов, ныне Павел Рябов, вышел на оживленные предпраздничные улицы Москвы.

Возле музея Естественной Истории, помахивая тросточкой, праздно слонялся молодой человек. Несмотря на бобровую шубу и шапку-пирожок с меховой опушкой парень мерз, зима в этом году выдалась суровой, даже рождественские морозы ударили на неделю раньше обычного. Притопывая для согрева ногами, Дубов оглядывался по сторонам, похоже, что объект его ожиданий опаздывал. Мороз крепчал, но Прохор продолжал стойко ждать — мадам сказала, что Арина Лопухина обязательно посетит сегодня музей. Именно сегодня здесь открывалась выставка произведений искусства Древней Греции, где в качестве экспонатов впервые в Москве выставлялась часть клада Приама, найденного Шлиманом. Лопухина — младшая не должна была пропустить такое событие. Лучшего места для знакомства просто не придумать. Поэтому Прохору оставалось только ждать, надеясь, что Лопухина все-таки придет. Окончательно замерзнув, Прохор решил забежать в небольшую чайную, из окон которой прекрасно просматривался вход в музей. На счастье в чайной было не многолюдно. Прохор уселся возле окна, сделал заказ и принялся наблюдать за входящими в музей людьми. Румяный половой в цветастой косоворотке поставил перед Прохором большую чашку горячего чая и положил рядом свежий крендель. Дубов щедро расплатился, не забыв дать половому на чай. Половой быстро сгреб монетки со стола, картинно поклонился и, тряхнув напомаженными кудрями, удалился. Прохор обхватил озябшими пальцами горячую кружку. По замерзшим ладоням растекалось животворное тепло. Держа кружку обеими руками, Прохор поднес ее ко рту и отхлебнул обжигающей жидкости. Вниз по пищеводу устремилась горячая река.

— Лучше б, конечно, водочки принять для согреву, — подумал Дубов, откусывая хрустящий крендель. — Но нельзя — разведка в лице мадам Кукушкиной донесла, что девица Лопухина на дух не переносит спиртного. Придется довольствоваться горячим чаем.

Допить чай Прохору не удалось, сквозь заиндевевшее стекло он увидел девушку, за которой охотился вот уже несколько часов. Стремительно одевшись, он выскочил на улицу и вошел вслед за Лопухиной в здание музея. Немного покрутившись у выставочных стендов и, улучив момент, когда Арина заинтересованно остановилась у одного из них, Прохор незаметно подошел к ней сзади. Девушка стояла возле стенда с женскими драгоценностями. Едва взглянув, Прохор тут же признал в них злополучный Троянский клад.

— А вы знаете, — сказал Прохор, обращаясь к девушке, — что эта диадема вполне могла принадлежать самой Прекрасной Елене, из-за которой Великая Троя была стерта с лица земли. По крайней мере, так считал Генрих Шлиман, и я склонен ему верить.

Девушка заинтересованно оглянулась на незнакомца.

— А что, — спросила она, — вы знакомы с самим Генрихом Шлиманом?

— Даже больше — я был с ним там, на Гиссарлыке. Мы были вместе все те годы, что он потратил на поиски пресловутой, по тем временам, Трои. Боюсь оказаться нескромным, но я первый, кто увидел клад Приама и прикоснулся к нему руками!

— Но этого не может быть! — воскликнула девушка. — Как вы могли оказаться там, вы слишком молоды и… Наверное вы смеетесь надо мной!

— Ни в коем разе, — улыбнувшись, ответил Прохор, — я действительно был рядом с Генрихом тогда. Все очень просто: я несколько лет служил денщиком, мальчишкой на побегушках у великого археолога Шлимана. Это может подтвердить вам кто угодно, даже бывшая жена Генриха — госпожа Лыжина. Жаль только, что она проживает в Санкт-Петербурге, иначе я сегодня же свез вас к ней.

— Да, я слышала, что он был женат на русской девушке, — согласилась Арина, — но после развелся и женился на гречанке Софии. Ладно, тут вы меня убедили, но я ни за что не поверю, что вы первый увидели все это, — она развела руками. — Сознайтесь, что вы немного преувеличили, чтобы привлечь мое внимание.

— Ни капельки, — с жаром возразил Прохор, — тут все еще проще: трещина в стене старой Трои, за которой покоился клад, была настолько мала, что протиснуться в неё мог только подросток. А поскольку подростков в экспедиции, кроме меня, не было, то честь увидеть клад Приама первым, выпала именно мне! Поверьте, мадмуазель, я не стану врать только для того, чтобы привлечь внимание даже такой очаровательной девушки!

Услышав комплимент от привлекательного молодого человека, девушка зарделась.

— Прошу прощения, — словно опомнился Прохор, — я не представился. П… — он немного замялся, не освоившись с новым именем, — Павел Рябов к вашим услугам.

— Арина Лопухина, — представилась в свою очередь девушка.

— Простите за бестактность, — сказал Прохор, — но Федор Михайлович Лопухин вам случайно не родственник?

— Почему же случайно? — лукаво улыбнулась Арина. — Очень даже не случайно — он мой папенька.

— Вот повезло! — искренне обрадовался Прохор. — Вы, Арина, не подумайте чего, просто я молодой ученый — археолог, а коллекция древностей вашего батюшки одна из лучших в Росси!

— Не одна из лучших, — гордо поправила Прохора девушка, — а лучшая!

— Вы не знаете, как я хочу увидеть коллекцию вашего папеньки! — с жаром воскликнул Дубов.

— Так в чем же дело? — удивилась Арина. — Часть коллекции выставлена в соседнем зале!

— То, что там выставлено, я уже видел, — горестно вздохнул Прохор, — насколько мне известно, самая ценная и древняя часть коллекции никогда и ни где не выставлялась!

— Да, — согласилась девушка, — как ни прискорбно, но это так! Папенька очень боится её потерять, поэтому держит дома многочисленную охрану. И те ученые, которым папенька доверяет, могут беспрепятственно работать с древностями прямо у нас. Хотите, я поговорю с папенькой. Я думаю — он не откажет!

— Я даже мечтать об этом не смел, — Прохор прижал руки к груди. — Я не верю… так не бывает!

— Бывает, бывает, — рассмеялась девушка.

— Я перед вами в неоплатном долгу, — Прохор склонил голову. — Могу я хотя бы пригласить вас в знак благодарности куда-нибудь? Место и время назовите сами.

— Хорошо, я подумаю, — ответила, немного помедлив, девушка.

— А как же мы встретимся? — спохватился Прохор.

— А давайте здесь в 10 часов утра через три дня, — предложила Арина.

— Слушаю и повинуюсь! — шутя, ответил Прохор.

Вернувшись в особняк мадам, Прохор рассказал подельникам о результатах встречи.

— Отлично, мой мальчик! — похвалила Анна Николаевна Дубова. — Итак, остается дождаться согласия папочки и, считай, полдела сделано!

— Но, — возразил Прохор, — её отец видел меня неоднократно! Он сразу просечет — не помогут и усы с бородой! Нет, так не пойдет!

— Не тушуйтесь, вьюноша! — успокоила Прохора Анна Николаевна. — Папенька — это наша с Сашенькой забота! Главное, чтобы он разрешил тебе посетить свой дом и довел сие распоряжение до охраны. А мы постараемся сделать так, чтобы во время твоего визита папеньки не было дома. Так когда станет известно, пустят тебя за порог, или нет?

— Через три дня.

Три дня тянулось бесконечно долго. Ожидая встречи с Ариной, Прохор не находил себе места. Ему вновь хотелось услышать её голос, заглянуть ей в глаза, вдохнуть аромат её духов. С удивлением Прохор понял, что влюбился в эту стройную хрупкую девушку с первого взгляда. Понял и ужаснулся этому. Второй раз судьба подкинула Прохору такой гамбит. В первый раз ему пришлось ограбить человека, заменившего отца. В этот же раз она требовала ограбить любимую девушку. Но он должен заполучить Глаза Гермеса. Любым способом. Иначе… Что будет иначе, Прохор не знал, но противиться зову Кадуцея не мог.

На встречу Прохор прибыл на полчаса раньше назначенного времени. В руках он сжимал шикарный букет цветов, выбранный собственноручно мадам Кукушкиной. Арина не заставила себя ждать — она появилась возле здания музея ровно в десять. Морозец окрасил щеки девушки легким румянцем — Прохору она показалась ангелом, спустившимся с небес. Увидев Дубова, Арина улыбнулась и приветливо помахала ему рукой.

— Я, кажется, не опоздала, — сказала она, взглянув на часы. — Папенька считает опоздания дурным тоном!

— А это вам! — Прохор протянул Арине цветы.

— Ой, — смутилась девушка, принимая букет, — зачем? Живые цветы зимой — это безумно дорого!

— Поверьте, — горячо воскликнул Прохор, — перед вашей красотой меркнет все вокруг! Если б я мог, я бы бросил к вашим ногам весь мир!

Арина зарделась и закрылась букетом.

— Скажете тоже, — тихо сказала она Прохору, — я самая обыкновенная девушка!

— Нет! — возразил Дубов. — Вы самая чудесная девушка на свете!

— Павел, — сердито сказала Арина, — давайте не будем об этом!

— Хорошо, — скрепя сердце, согласился Прохор.

— Ну, вот так и хорошо, — сказала девушка. — А я хочу вас обрадовать — папенька приглашает вас сегодня вечером на маленький семейный ужин. Он очень заинтересовался вами… и вашей работой у Генриха Шлимана. Приходите к пяти часам. Папенька будет в семь, и у вас будет время осмотреть часть его коллекции. А самое ценное он покажет вам после ужина.

— Арина Федоровна, — вскричал Прохор, припадая к руке девушки, — вы прелесть!

— Значит в пять, — в предвкушении потер руки Шныра. — Все просто замечательно!

— Не говори гоп, — сказала мадам, — пока все идет согласно плану. Сегодня в четыре часа дня господин Кукушкин посетит клуб Рогозина, где будет играть в карты до половины седьмого. После чего отправиться домой на семейный рождественский ужин. Между прочим, — заметила Анна Николаевна, — я тоже приглашена.

— Замечательно! — вновь радостно воскликнул Шныра.

— Сашенька, да успокойтесь вы наконец! — сурово одернула Шныру мадам. — Радоваться будем после. Лучше сосредоточьтесь на вашей задаче!

— Ладно, ладно! — примирительно взмахнул руками Саша. — Шныра работу знает! Клиент не вылезет из-за стола до восьми часов. Железно! Хватит вам этого времени?

— Должно хватить, — подумав немного, сказала мадам. — Но ты постарайся удерживать его как можно дольше. Нам нужно будет уйти до его прихода.

— Сделаем, — ответил Шныра.

— Все! С Богом! — сказала мадам. — Удача должна нам улыбнуться!

Едва только Прохор постучал в массивную, окованную металлом дверь дома Лопухиных, как привратник тут же её распахнул.

— Павел Рябов? — сухо уточнил он.

— Да, — ответил Прохор.

Привратник отступил на шаг, пропуская Дубова внутрь. Прохор вошел, бросил на руки привратнику шапку и шубу. На секунду остановившись перед огромным зеркалом, Прохор пригладил рукой непослушную прядь волос.

— Вас ждут в каминном зале, — сказал дворецкий, аккуратно вешая вещи Дубова на вешалку. — Я провожу.

Шагая вслед за привратником, Прохор с интересом рассматривал интерьер дома. Да, жили Лопухины безбедно, куда там Анне Николаевне, здесь достаток на порядок выше — даже каминный зал есть! Едва только Прохор вошел в зал, как большие напольные часы пробили пять раз.

— Павел, как вы вовремя! — сказала, находящаяся в зале, девушка. — Я только что рассказывала о вас маме!

— Точность — вежливость королей! — с улыбкой ответил Прохор.

— Маменька, — обратилась Арина к пожилой женщине, — позвольте представить вам Павла Рябова, молодого археолога, ученика самого Генриха Шлимана. Прошу любить и жаловать.

— Мадам, — сказал Прохор, целуя протянутую руку матери Арины, — для меня большая честь быть принятым в вашем доме!

— Паша, давайте по-простому, по-семейному, — сказала женщина.

— Ну а это, как вы, наверное, догадались, моя маменька — Наталья Львовна, — сказала Арина Прохору.

— Ариночка, займи чем-нибудь молодого человека до прихода Федор Михайловича, — сказала Наталья Львовна. — Ах да, — спохватилась она, — он же хотел осмотреть коллекцию. Отведи его в библиотеку. А сама возвращайся, нужно еще встретить Анну Николаевну. Я думаю, Паше не придется скучать: коллекция Федор Михайловича — зависть любого коллекционера и археолога. Вам только дай волю, можете сидеть над этими безделушками вечность!

— Ну, что вы, конечно, — сказал Прохор, — незаметно подмигнув девушке, — я не буду скучать!

— А как только Федор Михайлович появится, мы вас пригласим.

— Я — пас! — сказал купец первой гильдии Проскурин, бросая карты.

За игровым столом кроме него осталось лишь двое игроков, одним из которых был известный коллекционер и меценат Федор Михайлович Лопухин, а вторым — прибывший недавно в Москву грузинский князь Сосо Кикабидзе. Князь нервничал — сегодня удача явно обходила его стороной. Лопухину же наоборот везло — он выигрывал партию за партией. Карты шли на удивление ровно. Вот и сейчас на руках у Лопухина собрался сильный гамбит.

— Удваиваю ставку! — сказал князь, бросая на стол толстую пачку ассигнаций.

— Принимаю! — ответил тем же Федор Михайлович.

— Вскрываемся! — потребовал Кикабидзе.

— Каре, — сказал Лопухин, показывая четырех дам.

— Диавол! — выругался князь, швыряя на стол фулл-хаус из трех десяток и двух вальтов.

— Господа, — сказал промышленник Проскурин, привлекая к себе внимания, — я проигрался в пух! Поэтому прошу меня извинить — на сегодня все! — раскланявшись с остальными игроками, он поднялся из-за стола.

Лопухин достал из кармана жилетки золоченую луковицу часов, посмотрел.

— Господа, я тоже вынужден откланяться, — сказал он, неохотно поднимаясь, — к сожалению меня ждут!

— Вах, дарагой, — возмутился вдруг Шныра, он же князь Кикабидзе, — нэ красиво так поступать! Настоящий джигит всегда даст шанс другому джигиту отыграться!

— Но меня ждут, — слабо сопротивлялся Лопухин.

— Мэня с такими дэньгами, — сказал Шныра, старательно коверкая слова, — год будут ждать! Нэ томи, дарагой! Еще партию и все!

— Может быть завтра, — для успокоения совести сделал последнюю попытку Федор Михайлович, ему страсть как хотелось поиграть еще. Азарт захлестнул — никогда в жизни ему так не везло в карты.

— Слюшай, завтра я отбываю в Тифлис, — наседал Шныра. — Какой завтра! Сэгодня!

— Хорошо, — вдруг согласился Лопухин. — Раскидывайте!

Вокруг стола сразу собралась толпа зевак. Игра обещала быть захватывающей. Шныра тщательно перетасовал колоду, дал сдвинуть Лопухину и принялся сдавать. Когда карты легли на стол, Лопухин слегка отогнул уголки, чтобы никто не заметил — игра шла по-крупному, и рисковать не хотелось. Раздача была замечательной — червовый стрит-флеш на короле! Выше только тузовый и флеш-рояль.

— Да, не отыграться тебе, князь! — подумал Лопухин, поднимая ставку.

Дорогу к кабинету Лопухина Прохор помнил еще с прошлого раза. Открыть дверь не составило труда, впрочем, как и новый сейф. Кадуцей справился с работой блестяще — стоило Дубову лишь прикоснуться посохом к замку, как он тут же открылся. Не помогли коллекционеру дорогие замки. Прохор достал из-под пиджака прочную холщовую сумку, и принялся набивать её старинными драгоценностями. Он брал не все подряд, а лишь самое ценное. Мадам заставила вызубрить наизусть каталог раритетов, которые следовало брать в первую очередь. Вскоре в сумку перекочевали наиболее ценные экземпляры. Пора было рисовать ноги, но Прохор не мог уйти — он до сих пор не нашел Глаза Гермеса. Дубов обшарил сейф еще раз, проверил запертые ящики стола, еще раз прошелся по полкам с книгами. Но никакого тайника, в котором можно было укрыть изумруды, не обнаружил. Неожиданно дверь в кабинет скрипнула. Прохор вздрогнул и обернулся. На пороге стояла мадам Кукушкина.

— Все в порядке? — спросила она, с одобрением оглядев вскрытый Прохором сейф.

— Да, — ответил шепотом Дубов. — Драгоценности упакованы, только…

— Если все сделано, — перебила Прохора мадам, — пора уносить ноги!

— Нет! — возразил Дубов. — Глаза Гермеса, их нигде нет!

— Да плюнь ты на них! — в сердцах сказала мадам. — Здесь, — она указала на сумку, — миллионы! Не дури, Прохор! Уходи, пока не поздно! Ты со своей задачей справился на отлично!

— Анна Николаевна, Павел, что вы делаете в кабинете папеньки? — грабители, поглощенные спором не заметили появления в кабинете Арины Лопухиной.

— Дождался, придурок! — с перекошенным лицом зашипела Анна Николаевна.

Девушка непонимающе разглядывала разгром в кабинете. Вид вскрытого сейфа её просто шокировал.

— Павел… объясните… я не понимаю…

Мадам Кукушкина незаметно вытащила маленький дамский кинжал, спрятанный в специальных ножнах на ноге. Пока девушка приходила в себя, Анна Николаевна приблизилась к ней.

— Ариночка, девочка, — ворковала мадам, пряча кинжал за спиной, — я могу все объяснить! Дело вот в чем… — мадам коротко размахнулась и с силой возила кинжал в грудь девушки, — ты просто оказалась не в то время не в том месте.

— Нет! — закричал Прохор, бросаясь к девушке. Секунду она стояла, а затем с легким стоном упала на ковер. Изо рта девушки хлынула кровь — кинжал мадам пробил легкое. — Зачем? Зачем? — шептал Прохор, прижимая безвольное тело девушки к груди. Мадам наклонилась к Арине и, прикоснувшись к шее, попыталась нащупать пульс.

— Все кончено! — жестко сказала мадам Кукушкина. — Она поняла, что мы вместе! А мне нужно быть вне подозрений! Иначе вся затея рухнет на корню! А сейчас я вернусь из уборной в зал, а ты постараешься незаметно исчезнуть!

Прохор заплакал, продолжая сжимать мертвую девушку в объятьях.

— Возьми себя в руки! — прикрикнула на него Анна Николаевна. — А это еще что? — она зацепила холеным ногтем тонкую золотую цепочку на шее девушки. Из-под платья показались четыре измазанных кровью изумруда. — Глаза Гермеса! — воскликнула мадам. — Прохор, ты нашел их! Заклинаю тебя — уходи! Пока еще можно! — умоляюще прошептала мадам, аккуратно закрывая за собой дверь в кабинет.

Прохор остался в одиночестве возле распростертого на полу тела. Слезы не могли помочь ему оживить девушку.