"Cто лет безналом" - читать интересную книгу автора (Держ Nik)

Часть первая З.К.[1]

Глава 1

Море штормило вот уже третий день. Обычно жаркое в этих краях лето никак не желало проявлять себя во всей красе: солнце испуганно прятало свой лик в мрачных грозовых тучах, а злой ветер нес с моря промозглую сырость. Его шквальные порывы надували пузырем парусину палаток, поднимали с земли тучи песка, мешая людям спокойно работать. От грубых шалостей ветра не спасала даже толстая ткань походных шатров. Он, словно вездесущий проныра, находил малейшую щель и щедро заполнял её песком.

— Чертов ветер! Чертов песок! — сквозь стиснутые зубы прошипела стройная миловидная девушка, несмотря на ранний час сжимающая в руках стакан с вином.

— София, детка, что тебя так раздражает? — участливо поинтересовался кутающийся в теплый плед мужчина в годах. В последнее время он чувствовал себя неважно, сказывалась погода, усталость и постоянное нервное напряжение.

— И ты еще спрашиваешь меня об этом, Генрих? — задохнулась от возмущения девушка. Она трясущейся рукой поднесла стакан к губам и отпила рубиновую жидкость. На ровных перламутровых зубах скрипнул песок. — Боже, как мне все надоело! — вновь взорвалась потоком проклятий девушка, выплескивая дорогое вино на пыльную землю. — Это продолжается уже третий год! Я устала, Генрих! Я хочу домой! Я хочу принимать ванну каждый день, хочу спать в настоящей постели, а не на походной раскладушке…

— Мне кажется, — резко оборвал Софию Шлиман, — мы обо всем договорились! И нечего надираться с утра, словно последняя… — он с трудом удержал готовое сорваться с губ ругательство. — Ты обещала делить со мной все трудности! Если ты забыла, я могу напомнить…

Приступ кашля прервал обвинительный монолог Генриха.

Краска прилила к смуглым щекам Софии: она резко отвернулась, чтобы скрыть это от мужа. Она все прекрасно помнила: тогда она была наивна и юна, любила поэмы Гомера, неплохо знала историю древней Греции. К тому же она приходилась дальней родственницей архиепископу Вимпосу, старинному другу Генриха. Вимпос-то и сосватал Шлиману Софию. Семейство Энгастроменосов было бедным, а о богатстве Генриха в Греции ходили легенды. Родители Софии долго не раздумывали над судьбой дочери — за бриллианты ценой в сто пятьдесят тысяч франков она перешла в полное распоряжение богатого старика — Шлиману шел пятый десяток, ей же было всего семнадцать. К чести девушки нужно сказать, что на смотринах на вопрос будущего супруга: «Почему вы хотите выйти за меня замуж?», София честно ответила: «Родители сказали мне, что вы очень богатый человек, а мы так бедны». Она всегда была с ним честна, но события последних месяцев вывели её из равновесия.

— Ну, детка, — откашлявшись, сменил гнев на милость Шлиман, — забудем! Ты же знаешь, как все это важно для меня! Сбывается моя мечта! Троя Приама здесь, под нашими ногами! И ни один профессор-остолоп не сможет доказать обратного, — глаза Генриха зажглись фанатичным блеском, всегда пугающим Софию. — Еще немного и мы найдем веские доказательства…, - Шлиман опять захлебнулся кашлем.

— Дорогой, — попыталась успокоить его София, — я не отказываюсь от своих обязательств, но… ты болен, твое здоровье… мы же договорились уехать завтра! Ты подлечишься, и мы продолжим, обязательно продолжим!

— Хорошо, — просипел Шлиман, — мы уедем завтра. Но у меня остаются еще сутки! Если Бог существует — он поможет мне! Прошка!!! — хрипло позвал денщика Генрих.

Откинув полог, в палатку ворвался вихрастый паренек лет пятнадцати. Его мятая атласная косоворотка с вышитыми петухами была небрежно подпоясана обрывком пеньковой веревки, а добротные хромовые сапоги покрывал тонкий слой свежей пыли.

— Звали, барин? — преданно глядя в глаза Шлиману, спросил он.

— Ты опять сапоги салом чистил? — недовольно спросил Генрих.

— Бараньим жиром, — делано отводя глаза в сторону, поправил хозяина паренек.

— Сколько раз тебе говорить, — взорвался Генрих, — существует специальный крем для чистки сапог! Он лучше впитывается… Да и не воняет так… так паскудно! И куда ты дел ремень?

Парнишка невозмутимо вертел головой по сторонам, пропуская упреки хозяина мимо ушей. Было видно, что выдерживать подобные разносы ему не впервой.

— А, — наконец выдохся Шлиман, — с тебя все, как с гуся вода! Завари чаю, — приказал он, зябко передергивая плечами, — да покрепче!

— Сей минут, барин! — пришел в движение Прошка, вылетая пулей из палатки.

— Вот стервец! — одобрительно подумал Генрих. — Со временем из парня выйдет толк! Несмотря на все его недостатки.

Недаром же после закрытия компании Генриха в Санкт-Петербурге, когда из всех его многочисленных служащих, уволенных ко всеобщему изумлению в одночасье (дела купца первой гильдии Шлимана шли более чем успешно), с ним остался лишь Прохор. К этому русскому мальчишке Генрих крепко привязался за время, проведенное в России. Даже жена и дети не смогли удержать его рядом с собой. А этот мальчишка — сумел. Наверное потому, что он напоминал Шлиману о собственном несчастном отрочестве. Генрих рано потерял мать. Отец, женившись на служанке, лишил его наследства. Но это не помешало Генриху выбраться из мерзкой клоаки нищеты, куда его усиленно сталкивали обстоятельства. Каторжный труд и крупица везения позволили отвергнутому всеми пареньку достичь недосягаемых вершин богатства. И встретив однажды на промозглой осенней улице изможденного мальчишку, просившего у прохожих не милостыню, а работу, Шлиман решил стать для него той крупицей везения, что однажды помогла ему выжить. Со временем он привязался к парню и, покидая Россию, взял с собой. Радости мальчишки не было предела — он был круглым сиротой.

Едва не сбив хозяина с ног, в палатку вновь ворвался Прошка:

— Барин! Барин!

— Что случилось, Прохор, — ледяным тоном осведомился Генрих. — И где чай? — он многое прощал мальчишке, но неукоснительно требовал, чтобы его поручения выполнялись быстро и беспрекословно.

— Там, — сбивчиво начал оправдываться паренек, — у западной стены…

— Что там? — Шлиман схватил парня за плечи и сильно встряхнул. — Говори!

— Нашли… что-то нашли, — выдохнул Прошка.

— Неужели Господь услышал мои молитвы?

Шлиман сбросил с плеч плед и, забыв о болезни, выскочил из палатки.

— Сколько человек в раскопе? — по-деловому осведомился он.

— Пятеро, господин Шлиман, — четко отрапортовал Прошка. — День только начинается. Но скоро все соберутся, — подумав, добавил он.

— Отлично! — искренне обрадовался Генрих.

Утро выдалось на редкость холодным. Шлимана знобило, сказывались последствия болезни. Спрыгнув в раскоп, он наметанным глазом осмотрел находку. В разломе древней стены что-то блеснуло.

— Золото, — сразу определил Генрих. Словно ищейка, взявшая след, он понял — это знак свыше.

— Прохор, — распорядился Шлиман, — собери всех у моей палатки. Да смотри, чтобы в сторону раскопа ни одна собака…, - сказал он, понизив голос.

— Будет исполнено в лучшем виде, — понимающе кивнул парнишка.

Когда рабочие собрались, Шлиман обратился к ним:

— Друзья! На сегодня все работы отменяются — у меня день рождения! Но жалование будет выплачено всем без исключения… — он сделал небольшую паузу, — в двойном размере!

Толпа оживилась, засвистела, в небо взлетели фески.

— Сейчас получайте деньги — и по домам! Выпейте за моё здоровье!

Турки брали плату и отходили, благодаря Генриха за щедрость. Постепенно очередь редела, укорачивалась и, наконец, исчезла совсем.

— Слава Богу, — Шлиман отер со лба выступивший пот, — спровадили!

— Лихо вы их, — улыбнулся Прошка, глядя вслед исчезающим за холмом работягам. — Мне бы так уметь.

— Учись, Прошка, учись! — археолога трясло от нетерпения, но он умел ждать. — Ну, Прохор, глянь: все или нет! — наконец и он не выдержал мучительного бездействия.

— Да все уж, — отозвался Прошка, — нету никого.

— Тогда вперед, — вскочил Генрих, — навстречу новым открытиям!

К раскопу Шлиман летел, словно на крыльях. Он чувствовал, что эта находка изменит всю его дальнейшую судьбу. Присев возле поеденной временем стены на корточки, он бережно прикоснулся к шероховатому камню.

— Прошка, инструменты! — нетерпеливо крикнул Генрих и, не дожидаясь парня, начал трясущимися руками очищать от песка драгоценную находку. — София, ты только посмотри, какое чудо! — археологу, наконец, удалось освободить из тысячелетнего плена чеканную золотую маску.

— Действительно — чудо! — отозвалась потрясенная женщина.

— Давайте проверим этот пролом в стене, — лихорадочно суетился Шлиман, — я чувствую, что там должно быть что-то еще!

После нескольких часов упорной работы большой участок разрушенной стены легендарной Трои был очищен от песка и земли. На попадающиеся время от времени ценные безделушки Генрих не обращал внимания, он словно знал, что основное богатство скрыто внутри. После нескольких бесплодных попыток пролезть в узкую трещину, археолог подозвал к себе денщика.

— Давай, мой мальчик, лезь в пролом. Мне, увы, — он горестно вздохнул, — не протиснуться.

— Это мы мигом, — отозвался паренек, вползая ужом в трещину.

— Ну? Ну? — изнывал Шлиман. — Что там, не молчи!

— Здесь, — медлил Прошка, — темно. Сейчас глаза привыкнут…

Посещать кабинет начальства Егоров не любил. Слишком часто суровый шеф МУРа любил устраивать разносы своим подчиненным. Но уж если начальство вызывает на ковер — тут не отвертеться.

Полковник Шишленин против обыкновения выглядел довольным:

— А, Сергей Сергеич! Проходи, садись!

Капитан Егоров твердой походкой пересек кабинет начальника и уселся напротив.

— Ну, майор, поздравляю, — улыбнулся полковник.

— Повышение? — удивился Егоров.

— Не скромничай! — рассмеялся Шишленин. — Страна должна знать своих героев! Ты справился замечательно! Завтра приказ доведу до личного состава…

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил Егоров.

— Ладно, — полковник закурил и, выпустив струю дыма из ноздрей, поинтересовался, — ты чего здесь? У тебя ж законный отпуск.

— Да все с тем же Зубовым…

— Забудь ты про него, — посоветовал Шишленин. — В изоляторе он двоих порешил! Чудом живым на этап ушел! Но на зоне, я думаю, он долго не протянет. Слишком многим он любил на мозоли наступать.

— Хм, — усмехнулся Егоров, доставая из портфеля пачку бумаг, — если эти документы не ошибка, то он и на наших могилках еще спляшет!

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересованно протянул полковник, — чего ты там такого интересного нарыл?

— После того, как Зубова взяли, я запросы по всем инстанциям послал, в надежде, что может еще чего за ним выплывет. А то ведь интересная личность: ничего про него не известно, ни одной ходки, а в законе, — Егоров задумался. — Хотя сейчас любую масть купить можно! Отправил я ориентировки, и тишина. А вчера сразу два ответа пришло — один из нашего архива, а второй откуда-то из Сибири. Я было, грешным делом, подумал — разыгрывают меня. Отзвонился…

— Ну, не тяни кота, — Шишленин заерзал в кресле.

— А ты сам взгляни, — сказал Егоров, протягивая полковнику документы.

— Так, чего у нас там? — сказал полковник, шурша бумагами. — Ага… на ваш запрос… сообщаем… вот: отпечатки пальцев, полученные нами, идентичны отпечаткам, принадлежащим Рябову Павлу Феоктистовичу, — бубнил он вслух, — одна тысяча третьего года рождения. — Чего?! — глаза полковника полезли на лоб.

— Ты, Петр Степаныч, дальше читай, — посоветовал полковнику Егоров.

— Ладно, — пробормотал Шишленин, опять уткнувшись в документ. — Фотографии прилагаются. Отбывал наказание по статье… строгого режима… с мая сорок седьмого! Еханый бабай! — полковник оторвался от бумаг. — Бред!

— А ты фотки глянь, — усмехнулся Егоров, — качество, конечно, не ахти, но все-таки есть чему удивиться!

— Черт! — выругался Шишленин. — Похож!

— С того строгача, — продолжал Егоров, — он в сорок восьмом в побег ушел. Не нашли. Тайга кругом.

— Слушай, майор, — раскуривая очередную сигарету, в упор спросил полковник, — ты сам-то в эту чушь веришь? Мужик седьмой десяток доживает, а выглядит…

— А ты глянь следующую бумажку, — Егоров тоже достал сигарету, — из нашего, московского архива. Не знаю, кто это раскопал… но факты замечательные!

— Интересная штука жизнь, — изрек полковник, погружаясь в чтение. — Сообщаем, что присланные вами образцы отпечатков, совпадают с отпечатками пальцев Дубова Прохора Фомича… ого, — пораженно воскликнул Шишленин, — рождения одна тысяча восемьсот пятьдесят восьмого годика! Так дело ж еще дореволюционное! — изумился полковник, рассматривая бумаги. — Я вообще ничего не понимаю!

— Я тоже, — поддержал шефа Егоров, — завтра наведаюсь в архив. Выясню, не дурачит ли нас кто-нибудь. Проверить нужно!

— Давай, Сергей, проверяй, — одобрил полковник действия подчиненного. — А то, понимаешь, мистику развели, а нам — расхлебывай!

— Лицом к стене! — скомандовал молоденький сержант, одетый в новую, еще не выцветшую форму внутренних войск.

Зубов привычно отвернулся, хотел сцепить руки за спиной, но вовремя вспомнил про скатанный в рулон матрас, который держал под мышкой. Сержантик заглянул в кормушку,[2] затем долго гремел ключами, отпирая тугой замок. Наконец, скрипя ржавыми петлями, дверь хаты[3] распахнулась.

— Вперед! — приказал сержант, хлопнув Зубова по плечу.

Петр переступил порог камеры. Дверь, громко лязгнув напоследок, закрылась, отрезая Зубова от остального мира.

Петр наметанным взглядом оглядел хату и её жильцов: шестнадцать шконарей,[4] два из них пустые. После вонючего вагонзака,[5] где на одно спальное место тулили троих ЗК, а на дальняк[6] выводили раз — два в сутки, здесь был рай. Перед дверью лежало свежевыстиранное вафельное полотенце. Ничуть не смущаясь, Зубов деловито вытер о полотенце грязные гады.[7] С крайней шконки неожиданно подскочил плюгавенький мужичонка неопределенного возраста в драной майке. Зажимая обсосанный папиросный окурок редкими гнилыми зубами, мужичонка гонял его из одного угла рта в другой.

— Ах ты, гнида, — заверещал он неожиданно тонким голосом, — люди этим полотенцем хавальник утирают…

— Твое что — ли? — жестко перебил визжащего мужика Петр.

— А хоть бы и мое? — не унимался фраерок, приближаясь к Петру расхлябанной шаркающей походкой.

— Тогда эта весчь в нужном месте, — Петр продолжал бесцеремонно вытирать о полотенце ноги, — на человека ты мало похож!

— Ну, тварь… — мужичок поперхнулся слюной от такой неслыханной дерзости. — Ща порву, сука! — завизжал он, разрывая на впалой груди ветхую майку.

— Уймись, болезный, — спокойно посоветовал ему Зубов, — сам порвешься, никакой лепила[8] не склеит!

— Угомонись, Промокашка! — поддержал Зубова сиплый голос, раздавшийся из дальнего конца хаты. — Я сам!

Услышав погоняло шестерки, Зубов не смог сдержать улыбки. Тот, кто наградил бедолагу такой кликухой, по всей видимости, глубоко уважал братьев Вайнеров.

— Слышь, Пряник, чего лыбишься, — окликнул Петра все тот же сиплый голос, — кантуй сюды! Базар к тебе сурьезный!

Промокашка после слов неведомого заступника как-то съежился и прикусил язык. Но когда Зубов проходил мимо, нарочито зацепил его плечом и злобно зашипел в след:

— Я тебя, суку, еще урою!

Петр не обратил на слова шестерки никакого внимания. Он спокойно пересек камеру и подошел к шконарю, на котором восседал обладатель сиплого голоса.

— Я — Хряк, — представился сиплый, — смотрящий![9] Здесь моё слово — закон!

Хряк действительно смахивал на кабана: такой же грузный и неопрятный. Маленькие глазки сидели слишком близко друг к другу на здоровом, заросшем рыжей щетиной лице. Неестественно вывернутые ноздри дополняли сходство с боровом, превращая широкий нос в свиное рыло. На обнаженной груди Хряка красовался большой портак[10] — крест на цепи. Крест, выполненный в виде трефовой масти, гласил однозначно — его хозяин вор. На предплечье красовался череп, нанизанный на кинжал, роза и змея, накрученная спиралью на лезвие. Над змеиной головой Дубов рассмотрел маленькую корону, и это означало, что Хряк здесь по праву царь и бог.

— Можешь не называться, — продолжил смотрящий, — ты — Посох. Я тебя ждал.

— Простите, — кашлянул Егоров, заглядывая в приемное окошко архива. — Мне нужно поговорить, — он сверился с бумажкой, — с Семеновой С. М.

— Софьей Михайловной? — переспросила приемщица — молодая симпатичная девушка.

— Наверное. Я не знаю, — мило улыбаясь, пожал плечами Сергей.

— А по какому вопросу? — улыбнулась в ответ девушка.

— Вот, — Егоров показал документы, — по поводу запроса. Нужно кое-что уточнить.

— Вам прямо по коридору, затем налево. Третья дверь, — девушка была само очарование, к тому же в этот ранний час посетителей не было, и она откровенно скучала.

— Спасибо, э-э-э…

— Света, — представилась девушка.

— Сергей, — ответно расшаркался Егоров. — Светлана, вы мне несказанно помогли. В знак моей благодарности и нашего нечаянного знакомства, я осмелюсь пригласить вас в какой-нибудь маленький, уютный ресторанчик. Вы что делаете сегодня вечером?

Девушка зарделась, потупила глаза.

— Мы с вами даже не знакомы, — нерешительно прошептала она.

— Давайте так, Светлана, — Егоров полностью взял инициативу в свои руки, — когда я буду уходить, вы подумаете и скажете. А за ужином и познакомимся, — он подмигнул Светлане и отправился искать третью дверь налево.

Двигаясь по полутемному коридору, Егоров не переставал улыбаться. Он уже не сомневался, что Светлана согласиться на встречу с ним. Вот и нужная дверь. Сергей тихонько постучал костяшками пальцев.

— Войдите! — донесся из-за дверей сочный девичий голос.

Егоров толкнул дверь и вошел в кабинет. За столом, заваленным грудой документов, сидела сухонькая седая старушка. Сергей огляделся по сторонам в поисках обладательницы чудесного голоса.

— Молодой человек, — старушка на миг оторвалась от бумаг, строго посмотрела на Егорова поверх больших старомодных очков, — я вас слушаю.

— Мне нужна Семенова Софья Михайловна, — справившись с секундным оцепенением, пробормотал Сергей. Он не мог поверить, что эта невзрачная старушка и есть обладательница роскошного голоса.

— Это я, — ответила Софья Михайловна, — чем могу служить?

— Майор Егоров, уголовный розыск, — официально представился Сергей, — вот мои документы…

— Ну, ну, ну, — рассмеялась старушка, — не надо так, вы мне во внуки годитесь! Вас как звать-величать?

— Сергей, — опешил Егоров.

— Ну, вот и хорошо, Сереженька. Что у вас там?

— Ответ на запрос, — Егоров протянул пачку бумаг, — надо проверить!

Софья Михайловна взяла бумаги, поправила очки и быстро пробежала глазами по документу.

— А! Это Мишенька раскопал, я еще удивлялась: ну кому понадобилось такое старое дело?

— А Мишенька, это кто? — поинтересовался Сергей.

— Внучек мой. Он помогает, я вообще-то на пенсии, но сами знаете с нашей пенсией не сильно-то… Вот и приходиться… Поэтому Мишенька и взялся помогать.

— А поговорить с ним можно?

— Конечно, — улыбнулась Семенова, — вы не спешите?

— Да нет, — признался Егоров, — не спешу.

— Вот и хорошо! — обрадовалась старушка. — Он сегодня в институте недолго, после двенадцати обещал появиться! Он у меня умный мальчик! — похвалилась Софья Михайловна. — Сереженька, вы чай будете?

— Присаживайся, Пряник,[11] — повелительно указал на противоположный от него шконарь Хряк. — Так лучше: мандраж в коленках будет не заметно! — он сипло рассмеялся.

Растянутые пружины жалобно скрипнули, когда Петр опустился на кровать. Теперь Зубова и Хряка разделял только стол, стоявший в проходе между лежанками. Хряк внимательно вгляделся в спокойное лицо Зубова, довольно хмыкнул:

— Молодец, Пряник! Я вижу, ты не обделался!

Он с хрустом потянулся, почесал волосатую грудь, скинул с нар босые ноги на холодный бетонный пол, задумчиво пошевелил пальцами. Зубов молчал.

— Малява[12] с воли пришла, — разорвал затянувшееся молчание Хряк, продолжая рассматривать грязные ноги, — сходняк[13] решил тебя на «перо посадить».[14]

— Какие предъявы?[15] — хрипло поинтересовался Зубов.

— Серьезные, Пряник, серьезные, — ответил Хряк. — Не знаю почему, но нравишься ты мне! Жалко будет тебя резать, — разоткровенничался он, — но и решение сходки отменить не могу. Беспредел[16] тебе вменяется.

— Конкретней! — жестко потребовал Зубов.

— Конкретней? Хм, — Хряк задумчиво потёр небритый подбородок, — начнем с того, что ты Демона и Спирю укнокал…

— Брось, Хряк, не в таком уж они и авторитете эти твои Демоны, чтобы из-за них меня на ножи ставить. Все-таки я «в законе»![17]

— Не-а, Пряник, не угадал! — хрюкнул смотрящий. — Не законник ты больше! Сходняк порешал корону с тебя сбить! А Демон со Спирей тебя опустить должны были… да сами обделались.

— Да, — задумался Зубов, — вот значит как.

— Да, ты сам прикинь, — Хряк навалился локтями на стол, — какой из тебя авторитет![18] Ты ж баланды у Хозяина[19] ни разу не хлебал, Пряник, одним словом. Ты думал что? Корону вора за лаве запросто примерить можно? Будь моя воля, я бы всех «лаврушников» на ножи поставил! Жаль, не дотянуться мне! Но здесь, за забором, не забалуешь. За тебя кто подписался? Кто тебя в короли двигал? Слон, Гурген, Рубик, Резо и Одноглазый. Я знаю: они воры старые, авторитетные, за тебя слово сказали. Но где они сейчас? Нету! Так, что заступиться за тебя некому! И никакие отмазки тебе не помогут! Поэтому, пора тебя кончать, — Хряк резко наклонился вперед и, дыхнув смрадом в лицо Зубову, неожиданно плюнул.

С замечательной собеседницей Софьей Михайловной полтора часа пролетели для Сергея незаметно. Мишенька оказался худощавым голубоглазым пареньком лет семнадцати-восемнадцати.

— Познакомься, Мишенька, — пропела старушка своим очаровательным голосом, — этот джентльмен из МУРа.

— Сергей, — представился Егоров, — протягивая ладонь парню.

— Михаил, — пожал протянутую руку внучек.

— Вот и познакомились! — обрадовалась старушка. — Вы тут пока работайте, а я еще чаю поставлю.

— Хорошо, бабуль, — отозвался паренек, — я б еще пожевал чего-нибудь.

— Сейчас в булочную схожу, — засуетилась старушка, исчезая за дверью.

— Миша, есть у нас одна проблемка, и я думаю, ты смог бы помочь нам с ней разобраться, — начал Егоров, протягивая пареньку бумаги. — Вот посмотри.

Миша взял бумаги и быстро пробежал их глазами.

— Все правильно, — подтвердил он, — никаких ошибок здесь нет. Вы прислали отпечатки…

— Миш, мы прислали отпечатки тридцатилетнего рецидивиста, — перебил Егоров Михаила, — а ты выдаешь ответ, что ему за сотню.

— Сейчас я найду оригинал этого дела, — почесав затылок, отозвался Миша. — Я быстро, — сказал он, выбегая из кабинета. Не прошло и пяти минут, как он объявился, держа под мышкой увесистый том. — Наверное, самый старый в архиве, — не без гордости произнес Миша, — их после революции мало осталось. Архивы царской охранки большей частью уничтожены. А этот случайно нашли, когда полы меняли, и на тебе — пригодился!

— Пригодиться-то пригодился, — нахмурился Егоров, листая пожелтевшие страницы, — но что с ним делать — ума не приложу! Вот и на фотографии наш клиент, даже отпечатки не нужны! Миш, это не розыгрыш?

— Да какой розыгрыш! — всплеснул руками Миша.

— Ладно, Миш, не кипятись, — примирительно произнес Сергей, — я тебе верю! Давай только вместе прикинем: как такое может быть?

— Вы бы мне подробнее рассказали, — попросил Миша, — а то я, честно говоря, ничего не пойму.

— Вот и я, — вздохнул Егоров, — тоже ничего не понимаю. Ну да ладно… Довелось мне работать над делом одной бандитской группировки. Банда Посоха…

Егоров поморщился, но продолжил:

— Запросы на Посоха я разослал. С отпечатками и прочей ерундой — авось, где еще чего на него выплывет. И тут приходит ответ — что осужденному всего-то на всего сто с лишним лет! Так ерунда!

— А кто он? — с удивлением произнес Миша, вглядываясь в старую фотографию.

— Вот и я бы хотел разобраться, — вздохнул Сергей, — но только с чего начать?

— Как с чего? — воскликнул Миша, потрясая найденным томом уголовного дела. — У нас на руках целая кипа документов. Нужно сначала их изучить!

— Давай посмотрим, — согласился Егоров, — чем же так не угодил Зубов царским жандармам.

Плевок Хряка достиг цели — острое лезвие мойки[20] вонзилось Зубову в левый глаз. Он вскрикнул, прижал руки к лицу. Вязкая густая кровь прочертила на запястьях темные дорожки и, просочившись сквозь плотно сжатые пальцы, закапала полновесными каплями на грубую поверхность стола. Пока Зубов корчился от боли, подскочивший Промокашка, воткнул в его незащищенную спину специально приготовленную заточку. Петр вздрогнул, затем рухнул на стол. Его голова, гулко стукнув о столешницу, повернулась, открывая взору сокамерников окровавленную глазницу. Когда Зубов окончательно затих, Промокашка брезгливо сплюнул и залез пальцами в рану. Немного поковырявшись, он извлек испачканный кровью обломок бритвы «Нева», затем оторвал от разорванной майки лоскут и аккуратно протер им лезвие. Протянув его Хряку, завистливо произнёс:

— Лихо ты его повенчал, бугор! Я и не знал, что ты такой виртуоз!

Хряк не ответил. Он лишь огляделся по сторонам, внимательно осмотрел бритву и прежде чем спрятать её во рту, еще раз тщательно протер. В камере стояла звенящая тишина: все делали вид, что ничего страшного не произошло.

— А видел, как я сработал? — не унимался Промокашка, дрожа от возбуждения. — Такого кабана с одного удара завалил! Вот этими самыми руками, — он продемонстрировал дрожащие руки. — Раз и готово! Видели? Да?

— Заткни фонтан! — рявкнул Хряк. — Всех вертухаев[21] поднимешь! Свищ, — окликнул он пацана, стоящего на стрёме,[22] — как там?

— Тихо, — отозвался тот.

— Бугор, а чего ты ему по ушам не дал,[23] как положено? — тихо спросил Промокашка.

— А ты его глаза видел? — угрюмо перебил его Хряк. — Еще секунда, и он бы нас порвал! Иди лучше позови Антипа, — резко приказал он.

Подошедший в сопровождении Промокашки мрачный молодой парень тяжелым немигающим взглядом впился в смотрящего.

— Наш договор в силе? — ласково поинтересовался вор.

Парень угрюмо кивнул.

— Ты не тушуйся, — успокоил парня авторитет, — у тебя срока выше крыши! И веса этого Пряника, — он указал толстым пальцем на труп, — ты не почуешь! Но, — Хряк сделал многозначительную паузу, — если даже тебя из этой крытой перекинут, поперёд тебя весточка побежит, что ты пацан правильный! Будешь на тюрьме как сыр в масле… Так что оставь пальчики на пике и отдыхай — все будет ништяк![24]

Парень подошел к трупу, нерешительно ухватился за заточку и медленно вытащил её из тела.

— Брось на стол! — приказал Хряк.

Парень разжал руку, роняя нож на стол, затем судорожно вытер ладонь об одежду.

— Молодец, пацан! — осклабился Хряк. — Э… Ты чего это делаешь, братская чувырла? — прикрикнул он на Промокашку, деловито расстегивающего молнию на мастерке Зубова.

— А чего добру пропадать, — отозвался Промокашка, продолжая раздевать Посоха, — такой клифт[25] фартовый, и даже кровью почти не загваздался — ранка-то маленькая. Ну, если хочешь, презентую ему свой макинтош, — он потряс остатками драной майки.

— А, — махнул рукой Хряк, — оставь! Ему теперь без надобности.

Неожиданно рядом раздался сиплый кашель. Хряк быстро обернулся. Шаркая по полу немощными ногами, к ним двигался Старый. В этом году старику исполнилось семьдесят шесть лет. Хряк до сих пор недоумевал, как деду удалось столько протянуть. По идее такую труху не должны держать на «строгаче»,[26] но о Старом, по всей видимости, забыли. Да и сам дед, больше полжизни положивший на лагеря и тюрьмы, хотел умереть здесь. В прошлом авторитетный вор, имевший довольно-таки солидный вес в блатной иерархии, сейчас больше походил на брюзгливого старикашку из дома престарелых.

— Ну, чё? — пристально посмотрел он своими бесцветными глазами на Хряка. — Сявки мелкокалиберные! Ужо и фраера[27] нормально опустить[28] не можете?

— Дед, — отмахнулся от Старого, словно от назойливой мухи, Хряк, — сгинь, не мозоль моргалы!

— Бугор, — вдруг испуганно взвизгнул Промокашка, указывая дрожащей рукой на Зубова, — смотри!

На обнаженной спине мертвеца проступали неясные очертания. Через секунду взорам изумленных сокамерников открылась искусно наколотая церковь с множеством куполов.[29]

— Вот это фрак с орденами![30] — изумленно присвистнул Хряк.

— Это ты его Пряником обзывал? — спросил Старый, разглядывая подслеповатыми глазами татуировку.

— Да, — угрюмо буркнул Хряк.

— Не думал, что еще придется свидеться, — прошептал над телом старик, приглядевшись внимательнее.

— Че бубнишь, Старый? — переспросил Хряк.

— Я базарю, шо уже видел эти ордена, — повысил голос старик. — А вот эти кумпола, — он ткнул кривым пальцем в спину Зубова, — я колол. Примлаг… под Владиком в… — он задумался, — в середине пятидесятых.

— Ты чего, Старый, крышу совсем снесло? — возмутился смотрящий.

Но старик продолжал, не слыша его слов:

— Сам знаешь, я колыцик[31] на зоне не последний. Свою регалку с чужой не попутаю, отвечаю. А вот это, — Старый закатал рукав, демонстрируя Хряку портак на предплечье в виде крылатого посоха, увитого парой змей, — его клеймо. Кадуцей. Такое у него погоняло[32] было — Кадуцей. Тогда в пятьдесят третьем… Ты, Хряк, вечного вора убил.

— Итак, — решил подвести итог Егоров, — что мы имеем? Первое, — он загнул палец, — Прохор Дубов, бывший камердинер известного ученого Генриха Шлимана, уже тогда был вором — рецидивистом, медвежатником[33] экстра класса. Гастролер международного масштаба. Второе. В городскую жандармерию обращается некто Лопухин, коллекционер различных древностей. Он утверждает, что его пытается ограбить «некий проходимец» Дубов, после того, как он, Лопухин, отказался продать ему раритет под названием Глаза Гермеса. Глаза Гермеса — четыре крупных изумруда по легенде заменявшие глаза двум гадам с кадуцея бога Гермеса. Лопухин божился, что Дубов пойдет ради изумрудов на грабеж. Царские оперы сработали профессионально — Дубова взяли с поличным у открытого сейфа и отправили по этапу. Кстати, что такое кадуцей? — попутно поинтересовался Егоров.

— Понятия не имею, — ответил Миша, — но могу покопаться в библиотеке. У нас в архиве чудесная библиотека!

Он убежал, но через полчаса вернулся.

— Слушайте, — спустя некоторое время похвалился Миша. — Кадуцей — магический жезл древнегреческого бога Гермеса. Для вас это должно быть интересно: Гермес — покровитель воровства. Первую кражу совершил в младенческом возрасте. Его сын Автолик считался королем воров. Вот, гляньте: я даже книжку с собой притащил! Вот как должно быть выглядела эта штуковина.

Егоров взглянул: кадуцей оказался заурядной кривой палкой, увитой змеями.

— Слушай, Миша, — спросил парня Егоров, — а откуда в деле взялись отпечатки пальцев? Насколько я помню, в те годы не то, что дактилоскопией, а даже бертильёнажем[34] редко пользовались. Это все появилось несколько позже.

— Отпечатки пальцев? — переспросил Миша. — Так они и были сняты несколько позже, в тысяча девятьсот десятом. Тогда Дубов поймался еще раз — его случайно опознал кто-то из прислуги Лопухина. Это где-то здесь, — он порылся в деле в поисках нужной бумажки. — Вот, это здесь. При себе Дубов имел документы на имя Павла Рябова…

— Как ты сказал? Павел Рябов?

— Да, — подтвердил Миша.

— Так и по Сибирскому делу он проходил как Павел Рябов! — обрадовался оперативник. — Значит, все-таки мы на верном пути!

— Да ты не кипишуй[35] так, — Старый покровительственно хлопнул Хряка по плечу, — он вечный. Бессмертный то ись, — пояснил дед, по-старчески пошамкав губами. — В тот раз его тоже мочили.

Хряк удивленно смотрел на деда широко раскрытыми глазами. Он считал, что крыша у Старого съехала окончательно и бесповоротно.

— А-а-а! — вдруг заверещал тонким, давшим петуха голосом, Промокашка.

— Ты опять? — раздраженно бросил Хряк, но умолк не договорив.

Промокашка испуганно пятился назад. Одной рукой он мелко-мелко крестился, а другой, дрожащей, указывал на спину трупа. Хряк кинулся к Зубову — края раны стремительно затягивались. Буквально на глазах смотрящего она превратилась в красноватый шрам, который через секунду исчез совсем.

— А ты думал — дед фуфло[36] толкает? — раздался над ухом Хряка каркающий голос старика. — Старый за базар отвечал всегда!

Мертвец вздрогнул и слабо пошевелился. Затем, тяжело вздохнув, неожиданно поднялся. Промокашка ойкнул, наткнувшись на шершавую стену камеры, и, скуля, словно побитая собака, сполз по ноздреватому бетону на пол. Зубов огляделся, его взгляд задержался на улыбающейся физиономии деда.

— А ты, Котёл, постарел, — негромко сказал Петр.

— Помнишь? — шамкая беззубым ртом, удивленно отозвался дед. — Только погоняло у меня теперь другое — Старый.

Зубов утвердительно кивнул и развернулся лицом к Хряку. Смотрящий, в отличие от Промокашки и Старого, остался невозмутим. Паниковать он не имел права. Авторитет вора — превыше всего. Он ни какой-нить чушок,[37] не шестерка, он — вор! Однако Хряк опускал глаза, стоило его взгляду мельком остановиться на залитой кровью физиономии вечного вора. Выбитый глаз чудесным образом был опять цел и невредим. Хряку казалось, что восставший из ада видит его насквозь, чувствует запах его страха, как бы глубоко он не был спрятан. Посох молчал, а Хряк не решался заговорить первым. В сгустившейся тишине раздавалось лишь негромкое бормотание Промокашки, не перестававшего осенять себя крестным знамением. Чтобы не смотреть в глаза ожившего мертвеца, Хряк принялся изучать наколки, проявившиеся в изобилии на голом торсе Посоха. На груди Зубова был изображен раскинувший крылья жезл, увитый парой змей. Над змеиными головами большая корона. Основание посоха было вбито в маковку оскаленного черепа, держащего в зубах кинжал. Немногие авторитетные воры могли позволить себе нанести подобный знак.[38] Но даже помимо кадуцея, тело Посоха изобиловало знаками высшей воровской иерархии. О многих знаках Хряк лишь слышал от старых воров. Все, начиная от подключичных звезд и заканчивая перстнями на пальцах, говорило о том, что масть их обладателя несоизмеримо выше его, Хряка, статуса.

— Молодец, Хряк! — наконец ухмыльнувшись, произнес Зубов. — Я вижу, ты не обделался!

Хряк судорожно сглотнул, он точно также начинал разговор с Посохом. Только теперь они поменялись ролями. И если Посох его сейчас завалит, то фокус с воскрешением повторить не удастся.

— Хорошо ордена рассмотрел? — спросил Кадуцей. — Еще предъявы есть?

— Так чего ж ты мне сразу свои регалки не засветил? — оправдываясь, вымолвил смотрящий. — Видел бы я ксивы сразу, и базар бы другим был!

— А ты бы в вечного вора, — вдруг влез в разговор Старый, — без всего этого уверовал?

— Нет, — угрюмо мотнул обритой головой Хряк.

— Ладно, — улыбнулся вдруг Зубов, — считай, что Пряника я тебе простил.

— Ну, я же… — продолжал оправдываться Хряк.

— Всё ништяк, Хряк, — успокоил вора Петр. — Да, кстати: ни Гурген, ни Слон меня не короновали. Это я когда-то их в законники продвинул… А вот за их смерть придется кому-то ответить. И еще, распорядись-ка, чтобы кто-нить передал вон тому фраерку, — он кивнул в сторону Промокашки, — что помимо моего клифта фартового, он становиться обладателем коцаной шлемки.[39] И его место теперь под нарами возле параши!

Кулустай встретил майора Егорова умеренным морозцем и легким снежком. После раскисшей от дождей промозглой Москвы, скрип свежего снега под ногами был подобен чудодейственному бальзаму. Вязкая медлительность местного населения после суетной беготни москвичей действовала на Сергея умиротворяюще.

— Эх, — мечтательно подумал Егоров, — бросить бы все на хрен, и переехать в деревню.

Серая громада тюрьмы располагалась на окраине поселка, а высокие смотровые вышки были видны из любой его точки. Быстро уладив с администрацией лагеря все формальности, Егоров стал ожидать появления Зубова в маленькой комнате для свиданий. Наконец, входная дверь открылась, и на пороге возник Посох в сопровождении охранника.

— Гражданин начальничок? — удивился Зубов. — Надолго к нам? Али так — проездом?

Егоров сделал знак надзирателю, что хочет поговорить с заключенным наедине. Охранник кивнул и закрыл за собой дверь.

— Ладно, Зубов, — повысил голос Сергей, — кончай паясничать! Присаживайся, поговорим.

Зубов прошел к столу и уселся напротив майора.

— Закуривай, — указал Егоров на лежащую на столе открытую пачку «Космоса».

Петр, не заставляя себя долго упрашивать, вытащил из пачки сигарету. Прежде чем прикурить, он долго разминал её между пальцев. В глаза Егорова бросилось изобилие татуировок, покрывающих сплошной синевой руки Посоха.

— Это ты когда успел? — поинтересовался Егоров, указывая на перстни. — Когда тебя оформляли, никаких портачек не было? А эти на свежие не похожи.

— Ты ж капитан не господь бог, — с наслаждением выпуская струю дыма, сказал Посох, — что бы все обо мне знать.

— Ну, во-первых — майор, — усмехнулся Егоров, — а во-вторых — кое-что я все-таки знаю.

Он вытащил из портфеля копию дела коллекционера Лопухина и бросил её на стол перед Зубовым.

— Ну, начальник, рад за тебя, растешь! — бросил Дубов, подвигая бумаги поближе. — Тю, вот те номер? — изумился Посох. — А я энти бумажки так искал, так искал!

— На вот тебе еще подарочек! — Егоров бросил на стол, скатанный в рулончик ответ из Сибири.

— Слушай, начальник, — Зубов оторвался от бумаг, — а зачем ты их мне показал? Хочешь пришить мне срок за побег в… — он заглянул в бумаги, — сорок осьмом годе?

— Слушай, Зубов, Рябов, Дубов, или как там тебя еще, — ответил Егоров, — не собираюсь я тебе ничего пришивать! Я еще из ума не выжил! Но мне не дают покоя эти твои… Я ночами не сплю! Так что буду тебя долбить, пока не расколешься!

— А я, думаешь, сплю? — неожиданно сорвался Посох. — Чего ты мне своими граблями мусорскими в душу лезешь? Мне Генрих вместо отца был, а я…, - его голос дрогнул, в глазах на мгновение блеснули слезы. — Все чертов кадуцей, будь он неладен!

— Ну, так расскажи, облегчи душу! — вкрадчиво посоветовал ему Егоров.

Несколько секунд они молча курили, затем Петр начал рассказывать.