"Михаил Харитонов. Моя дорогая" - читать интересную книгу автора

самостоятельность", и желавшие иметь с неё пыжиковые шапки. В восемьдесят
девятом Семён как-то внезапно всплыл в Израиле, с роскошной ксивой на имя
Пейсаха Рейхлина (с этим он немного перестарался: провинциальные мама с
папой не догадались снабдить прыткого отпрыска сколько-нибудь убедительной
жидовской мордой), потом немножко помаячил в советско-израильском
совместном предприятии, слил с него какие-то маленькие деньги, и снова ушёл
под воду. Далее - Америка, Германия, Чехия, снова Россия, но всё ещё ничего
серьёзного, ничего особенно серьёзного на общем фоне свинцовой синевы со
сполохами. До девяноста шестого, когда в среде крупногго криминала вдруг
стало как-то тесно, а потом из этой тесноты выплыла круглая физиономия
Репы. Возмужавшего, взматеревшего, и уже представляющего серьёзную угрозу
национальной безопасности - в нашем понимании, конечно.
Видите, генерал, как я хорошо помню ваши объяснения. Вы ещё удивлялись
моей слуховой памяти. А ведь это так просто - помнить всё, что слышишь.
Достаточно иметь хорошие отношения с ушами.
Я могу, конечно, продолжить. Уже про то, что узнала от вашего,
генерал, болтливого дружка. Не буду, не беспокойтесь, не буду. Репа очень,
очень мешал вам, генерал. И вы не могли его убрать. Никак не могли.
"Единственный приемлемый вариант, - говорили вы, тщетно пытаясь раскурить
трубку (ваша очередная попытка освоить дорогие увлечения, не первая и не
последняя, ещё было вино и высокая кухня - а хотелось-то "Приму" и
картошечки с лучком) - заключается в том, чтобы он умер сам. Так, чтобы его
руководство знало это точно."
Увы, Пашино руководство действительно было лучше не дразнить. Тут вы
были правы, генерал. В случае насильственной смерти своего агента оно
предприняло бы адекватные меры.
В общем-то, Репа был на редкость неприятный человек - и снаружи, и
внутри. Первый раз я выяснила это в сортире недешёвого ресторана, в мужском
отделении, где отчаянно воняло цветочным дезодорантом. Я подавала себя как
женщина средней ценовой категории, и Паша решил, что по совокупности
понесённых им расходов он может распробовать товар на месте. Я чего-то
подобного и ожидала - однако, после всего писька долго выговаривала мне,
что я сильно рисковала: оказывается, у Паши редко что-то получалось в
полевых условиях.
Интересно, как она смогла это узнать за две минуты.
Я, конечно, была в курсе, что Репа выделялся даже на фоне той среды, в
которой он делал свой бизнес. В принципе, такие люди долго не живут, но
Паше везло: несколько серьёзных людей, с которыми у него были проблемы,
отправились на тот свет чуть раньше, а потом он занял особую нишу и особую
крышу, и трогать его перестали.
Интереснее было то, что Пашины потроха тоже его не любили. Очень не
любили.
Это не такой уж редкий случай, когда всё тело человека дружно
ненавидит его глотку. Тело Репы несколько хотело его убить - вместе с
собой, разумеется. Помеха состояла в том, что Репа был очень осторожен. И
даже разваливающаяся печень, испорченный обмен веществ, висячее пузо,
тахикардия, и прочие прелести жизни, научили его только одному - быть ещё
осторожнее. На стороне Паши (то есть его глотки) был, кажется, только
спинной мозг, с его холодной змеиной логикой, да ещё кой-какой
малопривлекательный ливер. Интересно, кстати - многие ли понимают, что