"Роберт Харрис. Империй ("Цицерон" #1)" - читать интересную книгу автора

ногами по доскам пола над моей головой, выполняя физические упражнения,
которым выучился на Родосе еще шесть лет назад. Затем я скатал свой
соломенный тюфяк и ополоснул лицо. Стоял первый день ноября, и было очень
холодно.
Цицерон жил в скромном двухэтажном доме на гребне холма Эсквилин. С
одной его стороны возвышался храм, с другой раскинулись жилые кварталы. А
если бы вы потрудились взобраться на крышу, вашему взгляду открылся бы
захватывающий вид на затянутую дымкой долину и величественные храмы,
расположенные на Капитолийском холме, примерно в полумиле отсюда. На самом
деле дом принадлежал отцу Цицерона, но в последнее время здоровье старика
пошатнулось, и он редко покидал свое загородное поместье, предоставив дом в
полное распоряжение сына. Поэтому здесь жил сам Цицерон, его жена Теренция и
их пятилетняя дочь Туллия. Здесь же обитала дюжина рабов: я, Соситей и
Лаурей, два секретаря, работавших под моим руководством, Эрос, управлявший
хозяйственными делами, Филотим, секретарь Теренции, две служанки, няня
ребенка, повар, спальник и привратник. Где-то в доме жил еще и старый слепой
философ, стоик Диодот, который время от времени выбирался из своей комнаты и
присоединялся за трапезой к хозяину, если тому хотелось поговорить на
какие-нибудь высокоинтеллектуальные темы. Итого всех нас в доме жило
пятнадцать человек. Теренция беспрестанно жаловалась на тесноту, но Цицерон
не желал переезжать в более просторное жилище. Как раз в это время он
разыгрывал роль "народного заступника", и столь стесненные жилищные условия
как нельзя лучше укладывались в рамки этого образа.
Первое, что я сделал в то утро, было то же, что я делал каждое утро до
этого: намотал на запястье кусок бечевки, конец которой был привязан к
приспособлению для записей моего собственного изобретения. Оно состояло не
из одной или двух, как обычно, а целых четырех покрытых воском табличек.
Забранные в буковые рамки, таблички были настолько тонкими, что легко
складывались вместе. Однако Цицерон ежедневно обрушивал на меня такой поток
слов, что этого явно не хватило бы, поэтому я рассовал по карманам еще
несколько запасных табличек.
Затем я отдернул занавеску, отгораживавшую крохотную нишу, являвшуюся
моими "покоями", и прошел через двор в таблинум, зажигая по пути лампы и
следя за тем, чтобы к началу нового дня все было готово. Единственным
предметом обстановки здесь был шкаф для посуды, на котором стояла миска с
горохом. (Родовое имя Цицерона происходит от слова "цицер" - горох, и,
полагая, что столь необычное имя может способствовать успеху в его
политической карьере, мой хозяин не желал сменить его на более благозвучное,
стойко перенося насмешки, нередко раздававшиеся за его спиной.)
Удовлетворившись осмотром, я прошел через атрий в помещение у входа,
где меня уже ожидал привратник, положив руку на тяжелый металлический засов.
Я выглянул в узкое оконце и, убедившись, что уже достаточно рассвело, кивнул
привратнику, и тот отодвинул засов.
На улице, ежась от холодного ветра, уже, как обычно, ожидала толпа
клиентов[2] - убогих и несчастных. По мере того как они входили в дом, я
записывал имя каждого из них. Большинство из них я знал в лицо, других видел
впервые, и тогда просил их назвать свое имя, после чего поспешно
отворачивался. Они все были похожи друг на друга - одинаково отчаявшиеся,
утратившие надежду люди, однако инструкции, полученные мною от хозяина, не
оставляли места для сомнений. "Если человек имеет право голоса на выборах,