"Мак Хаммер. Скажи реальности - да!" - читать интересную книгу автора

можно было себе позволить, тем более что "просто вообразить себя у себя
дома", как это нынче было модно, он не умел и не хотел.
Hа улице шел проливной дождь, и несколько мальчишек с ликованием
носились друг за другом среди упругих холодных струй, весело скача по
взметавшимся высоковольтной радугой лужам. Завидев сошедшего с автобуса
пассажира, озорники приливной волной ринулись в его сторону, на ходу
отмечая портретное сходство последнего с гениальным физиком начала
двадцатого века. "Альберт Энштейн наелся щей! Альберт Энштейн наелся щей!"
- вопили они, тыча пальцами в сего почтенного господина. Федор Петрович
супротив воли своей выпучил глаза и показал мальчишкам длинный совочком
язык, что привело мальчишек в дикий восторг. Они обступили инженера
окружностью и принялись охаживать его хороводом, безудержно повторяя свою
присказку, так что желудок Федора Петровича грозил уже переполниться от
заполонившей его кислой капусты.
- Ах, ты, окаянные, прости, Господи! - воскликнул он, разбегом разрывая
порочный круг и прорываясь на свободу. Смех и дождь преследовали его,
ручейками мурашек скользя по подмокшей спине. Какой ужас! Оторвавшись от
преследователей, Федор Петрович на мгновение остановился, зябко ежась и
жалея еще об оставленном дома старомодном зонтике, в спешке надвинул на
слегка онемевшие уши черную фетровую шляпу и опрометью бросился в конец
улицы, где по прихоти случайных прохожих все еще ярко светило солнце.
Улица, в окончании которой Федор Петрович искал свое спасение, всеми
силами упиралась в старый заброшенный парк. Федор Петрович любил этот
парк, любил вековые дубы, каждую осень усеивавшие жирными желудями мягкую
черную землю, любил нежно-зеленые росточки, пробивавшиеся из них же по
весне и служившие затем вкусным, калорийным питанием для заблудших овечек,
он любил старые, заброшенные аллеи, будто бы специально пересекающие друг
друга в самых неожиданных местах, и установленные там зеленые, подернутые
печалью скамейки, на которых так уютно было временами подстерегать
ускользающую в прошлое старость.
Ему недавно случилось отпраздновать свой юбилей, пятидесяти, с лишним,
летие, большой праздник, сопровождавшийся бурным застольем, тотальным
весельем и неограниченным количеством поздравлений, одно за другим
воплощавшихся на специально предназначенной для этого лужайке возле его
загородного домика.
Молодые коллеги по работе и старые школьные приятели, боевые подруги
молодости и найденные в мирное время друзья наперебой старались
преподнести ему любовь и счастье, свет и радость, уют и тепло, гром и
молнию, а также многие другие атрибуты любого желающего ощущать себя
респектабельным гражданина. Федор Петрович с благосклонностью принимал их
на свой счет, проценты по которому и так скакали в тот день как
неугомонные, пожимал и целовал ручки, руки, ручищи, чмокал в щечку и в
припорошенный пудрою носик, мило болтал и ангельски улыбался, кусал ус,
пускал очаровательные колечки из дедушкиной еще трубки и втихаря сморкался
в кружевной платочек. Одним словом был на высоте.
А потом праздник кончился. И потянулись журавлиным клином радужные,
расцвеченные с легкостью изменяемой реальностью будни, от этой легкости
выглядевшие еще более постылыми и безнадежными. Еще более нереальными и
никому нафиг не нужными. Жизнь последние годы становилась все более и
более фантастической, молодежь, только-только успевшая вылезти из