"Карл Хайасен. О, счастливица! " - читать интересную книгу автора

на безответственное отношение матери к своему питанию во время беременности
(и прожорливое соучастие в том отца). И Джин, и Рэндалл Геззеры были
невысокими от природы, но сие не имело для юного Бода никакого значения - по
телевизору он слышал, что люди как вид становятся выше с течением эволюции,
и, следовательно, ожидал перерасти родителей по меньшей мере на дюйм-другой.
Однако Бод перестал расти в восьмом классе - факт, с прискорбием
зафиксированный во время проводившейся каждые два месяца семейной церемонии
измерения с отметками на кухонном дверном косяке. Разноцветная
последовательность карандашных штрихов подтверждала худшие опасения Бода:
оба его старших брата уверенно тянулись дальше, тогда как он сам -
остановился, завершил этот путь в почтенном четырнадцатилетнем возрасте.
Горькое осознание этого факта ожесточило Бода Геззера против
родителей-пожирателей глютамата натрия - и против общества в целом. Он стал
"криминальным элементом" округи, наглым зачинщиком мелких преступлений и
нетяжкой уголовщины. Он усердно трудился над образом бандита, курил сигареты
без фильтра, сплевывал в общественных местах и отчаянно матерился. Время от
времени он нарочно провоцировал братьев на собственное избиение, чтобы потом
выпендриться перед дружками тем, что побывал в жестокой бандитской схватке.
Родители Бода, учителя, не верили в пользу побоев и (за исключением
единственного случая) ни разу не подняли на него руку. Джин и Рэндалл
Геззеры предпочитали "обсуждать" проблемы со своими детьми и провели много
часов за обеденным столом, всерьез "общаясь" с нахальным Бодеаном. Сын был
более чем достойным соперником. Он не просто овладел риторическими навыками
матери и отца, а оказался вдобавок безгранично изобретателен. Что бы ни
случалось, Бод всегда выдавал тщательно продуманное оправдание, от которого
не отступался ни в какую, даже перед лицом неоспоримых фактов.
К восемнадцатилетию его досье арестов по делам несовершеннолетних
насчитывало три страницы, и изнуренные родители вверили свою судьбу в руки
дзэн-консультанта. А Бод окончательно вошел во вкус своего положения
семейного изгоя, дурного семени, никем не понятого. Он мог объяснить что
угодно - и объяснял в два счета. Когда ему стукнуло двадцать два, он жил на
пиве, бесстыжих разговорах и весьма удобных многочисленных обидах. "Я у Бога
в черном списке, - объявлял он в пивных, - так что держитесь-ка, вашу мать,
подальше".
Череда опасных знакомств в конце концов привела Бода Геззера к культуре
ненависти и безнадежного фанатизма. Раньше, перекладывая на других вину за
свои несчастья, Бод норовил задействовать обычных представителей власти -
родителей, братьев, полицейских, судей - без учета их расы, религии или
этнической принадлежности. Он замахивался широко, но довольно бестолково.
Ксенофобия и расизм подлили к его брюзжанию нового яда. Теперь это был не
просто какой-то полицейский, сцапавший Бода с крадеными видеомагнитофонами,
а полицейский-кубинец , определенно имевший зуб на англоамериканцев; не
просто лицемерный адвокат, отправивший Бода за решетку, а лицемерный
адвокат-еврей , явно объявивший вендетту христианам; и, наконец, не просто
кокаинист-поручитель, отказавший ему в залоге, а насквозь прококаиненный
поручитель-негр, только и мечтавший, чтобы Бода оставили в тюрьме и
затрахали в задницу до смерти.
Политическое пробуждение Бода Геззера совпало с запоздалым пересмотром
его противозаконных привычек. Он решил бросить кражи со взломом, угон машин
и прочие преступления против собственности в пользу фальсификации, фиктивных