"Олег Хафизов. Кокон " - читать интересную книгу автора

приятный женский ум и мягкую общительность. "Не красивая, но умненькая,
прекрасный товарищ, который всегда найдет опохмелиться", - было впечатление.
Во время коридорного перекура
Эдик нашептал:
- Можно Ленка переночует у тебя? Все равно у тебя никого нет, а она
девчонка хорошая. Можешь ее выебать (она согласна).
У Хафизова все так и оборвалось. Может, неосознанно он и хотел впервые
изменить жене (может - неосознанно), но не при таких же прозаических
обстоятельствах.
- Не хочу. А ночевать - пусть ночует, - ответил он, а про себя нетвердо
решил отвернуться к стене и просто заснуть в надежде на трезвость. "Вечно
этот Эдя навяжет что-нибудь ненужное, - то литинститут, то толстую бабу", -
думалось о друге без симпатии.
Коньяк, однако, был другого мнения. После нескольких заходов, переходов
и заемов они втроем очутились в темной комнате Хафизова, и что-то наперебой
галдели, умничали что-то насчет того, кто как пишет и как надо, и Шпанов
хвалился полумифическими успехами, и сулил успехи совсем уже мифические
Хафизову, прямо-таки их гарантировал как влиятельнейший здесь чин, и
приближал пористое лицо, и впрок требовал искреннейшей благодарности, и
долбила утробная стереофония
(как сейчас помню, "My Woman From Tokyo"), и Хафизов смотрелся в
нефтяной колодец недопитого стакана, и наливал да пил, наливал да пил как
воду, и беседовал сам с собой-стаканом, а на его законной койке раскинул
полы махрового халата рьяный Эдуард, и корячился, и пластался и все хлопотал
над подмятым телом девушки, почти как давеча над избиенным сыном
либерального поэта, и чуть ли уже не того
(или уже?), и было, с одной стороны, совсем безразлично, что именно
такое он вытворяет в потемках, а с другой стороны, брало и любопытство, до
какой же порнографичности здесь в принципе можно дойти. "Вот тебе и умница в
очках. Вот тебе и внимательный муж беременной жены", - иронизировал
невостребованный Хафизов.
Снова Эдя отозвал его в коридор.
- Будь другом, - убеждал он. - Посиди где-нибудь сорок минут.
Сорок минут. Не дает, что-то, при тебе окаянная. А потом она остается у
тебя на всю ночь, а я - к жене.
Хафизов согласился без радости, он предчувствовал, что постояльцы могут
застрять на всю ночь, - умаяться и уснуть, но, увы, через какой-нибудь час
он сам лежал на эдиковом месте, и она уж не казалась особо некрасивой, а
даже совсем наоборот - такая твердая, и гладкая, фосфоресцирующая, без
очков. Он даже расшумелся, прежде чем заметил, что у нее сырое тело и
складчатый большой живот, прежде чем наступило вонючее утро, и он обнаружил,
что намертво заперт в комнате с чужой толстой теткой и не может даже
отлучиться в туалет, хоть в бутылку лезь. Разболтанный инвентарный замок,
легко закрывающийся одним движением кисти, открывался со страшными трудами и
хитростями, минут за сорок-пятьдесят, как повезет, и только снаружи, так что
в предыдущие ночи Хафизов дверь не запирал, дабы не описаться.
Начался кошмар закрытого пространства. Сначала он, а потом и она,
тыкали и ворочали без толку ключом, пробовали снова и снова нащупать
спасительный щелчок в неладном чреве вихлястого замка, и он еще раз,
неизвестно для чего, при трезвом белом свете, справил слабую сексуальную