"Олег Хафизов. Киж " - читать интересную книгу автора

- Что же вы хотели узнать насчет Олега Константиновича? - спросила
Глафира, как бы не замечая руки Бедина на своем колене, так что в конце
концов ее пришлось убрать.
- Нас интересует, собственно, не сама биография этого человека, хотя
она безумно интересна...- замялся Филин, и Бедин добавил:
- Плевать мы на него хотели. Нас интересует Киж.
- Ах вот как! - Глафира залилась таким долгим, певучим смехом. -
А я-то вообразила! Детектив! Федеральная разведка! Сыщики! - Глафира
промокнула углом платочка глаза и продолжила: - Дело в том, что Олег
Константинович долго и упорно занимался сбором компромата против
местного руководства, которые передавал в средства массовой информации и
даже в суд. За ту же самую деятельность при прежнем правительстве он попал
на принудительное психиатрическое лечение, а затем в тюрьму, где лишился
зрения. Пришли другие времена, сменились
(вернее - повергнуты были) кумиры, а Финист остался прежним поборником
чего-то. Сначала новое правительство ввело его в свой состав - как
известного международного мученика - в качестве символического консультанта
без портфеля по вопросам культуры, фольклора и ручных промыслов, но он,
несмотря на приличный оклад, очень быстро показал, что борьба есть склочное
состояние ума. Он прицепился к начальству местной войсковой базы Форт-Киж,
повязанному с гражданской администрацией за то, что они-де препятствуют
проведению археологических исследований озера и древнего городища, на
секретной территории. С тем чтобы заткнуть его правдивый рот, ему бросили
должность директора военно-исторического музея-заповедника
Долотова, в штабе демилитаризованной ракетной дивизии, но его
назойливость по пустякам была столь велика, что ее не утолили ни увещевания,
ни сдвинутые брови, ни мат районного головы Похерова.
Что за дело ему до окриков, угроз и даже побоев, нанесенных
подозрительным пьянчугой, если в тюрьме его обещали обесчестить и даже
исполнили обещание несколько раз, а он так и не подписал знаменитую повинную
петицию двадцати шести! Что за дело ему до увольнения с работы, если палачи
прежнего режима втыкали ему в глаза иголки, а он не согласился выступить по
телевидению со всенародным покаянием!
Наша любовь была в самом разгаре, и я гордилась своим мужем, настоящим
подвижником культуры и почти святым, не склонным к тщеславию, как мои
артистические сожители. Так мне казалось в ослеплении любви.
Но вскоре после его отстранения я стала замечать странные вещи.
Весь полемический пыл, вся благородная ярость моего Мильтона
воспламенялись лишь в присутствии свидетелей. Его святости, его праведному
гневу, его обличительному пафосу не было границ, но при условии хоть
какого-нибудь отклика со стороны, из прессы, даже если это стенная газета.
Поразительно, как мгновенно обесцветился, скис мой Дантон после того, как
его процесс "Финист versus Форт-Киж" в областном суде был безоговорочно
проигран, а в зале не появился ни один из самых мелких провинциальных
репортеров.
- Помню, помню... я тогда страшно недомогал. Помнишь, после
презентации? - напомнил другу Филин.
- Он был готов к тому, чтобы его ошельмовали, чтобы его вывели в
наручниках из зала суда и бросили в машину, чтобы на него даже совершили
физическое нападение. Но к тому, чтобы остаться незамеченным, он был не