"Олег Хафизов. Дом боли " - читать интересную книгу автора

было больше всего, с той или иной степенью удовольствия усмехались. Еще
вчера, сегодня, казалось, что Облавина всемогуща, что она может едва ли не
больше самого Спазмана, а главный доктор при ней не очень-то и нужен, как
некий символический король, и вот... она сидела, закрыв окольцованными
руками горячее от срама лицо, немного разведя колени, не сходящиеся от
полноты расплюснутых ляжек, и чуть не плакала. Зато укромно торжествовала
неожиданно вознесшаяся Голодова. Иерархический калейдоскоп изменил свой
причудливый рисунок.

Как только процедуры завершились и пациенты приняли вечернее питание -
клейкую полезную кашу и коричневый сладкий кипяток - покой преобразился. Все
вдруг заспешило, заговорило и захохотало. Заходили какие-то люди с
вороватыми взглядами и свертками под мышкой, завизжали девицы. Отовсюду
потянуло жареным и спиртным. Весь мутно освещенный зал покоя переполнился
людьми, словно выползшими из-под коек, и разбился на независимые, иногда
дружественные, а иногда и враждебные человеческие кучки, огороженные
незримой стеной общности.
Не осталось и следа от унылого безлюдия дневных, так называемых
"мертвых" часов и бледного возбуждения, предшествующего процедурам.
Соседи Теплина расположились у подножия колонны, на подстилке
прикованного "буйного", фамилию которого Алеша забыл и время от времени
зачем-то пытался вспомнить, прерывая чтение. На подстилке сидели Арий,
отчего-то не желающий выказывать знакомства с Алешей и сердитыми взглядами
предупреждающий попытки его возобновления в изменившейся ситуации, розовый,
пухлый, словно печеный Трушкин, лишившийся к вечеру своей жалкой робости, но
приобретший взамен неприятную привередливость и заносчивость, и, разумеется,
сам хозяин подстилки, буйнопомешанный по фамилии (вспомнил-таки) Голубев.
Последний произвел на Алешу, насколько можно было судить со стороны,
вполуха и вполглаза, самое симпатичное впечатление.
Он выполнял роль миролюбивой хозяйки дома при двух обременительных, не
совсем пристойных, но неизбежных гостях, все время что-то подливал,
подкладывал и пододвигал, а также менял темы разговоров, как нарочно,
съезжающих в опасные направления. Алеша вспомнил его аттестацию Арием:
"Никакой не буйный, а милейший человек".
- Ну, - Голубев поднял сметанную баночку, служившую стаканом, - за то,
чтобы нам всем выйти отсюда нормальными людьми. - И застенчиво улыбнулся.
Сотрапезники тупо чокнулись толстым стеклом, но, как это нередко
бывает, не успели выпить, потому что говорливый Арий, повинуясь своей
натуре, не смог не развить тоста.
- А я предлагаю другое: чтобы нам всем как можно дольше не выходить
отсюда, - сказал он и направил в сторону Алеши сердитый взгляд, авансом
предупреждая его возражения.
- Это как же? - покряхтывая от неудобства позы, вступил Трушкин.
- Голубев нам желает, чтобы, дескать, поскорее выкарабкаться отсюда, а
ты, ровно как назло, желаешь нам всем напоперек?
- Зла вам пожелал не я, Анастасий Степанович, а Голубев, который ляпнул
такую вещь, - быстро возразил Арий.
Голубев только улыбнулся, теперь уязвленно, да покачал опущенной
головой, издавая звон шейной цепи. Трушкин поставил на стол-подстилку свой
стакан-баночку, нарушив регламент пьянства.