"Елена Хаецкая. Тролли в городе" - читать интересную книгу автора

посматривали на женщин.
- Понимаю. - Он отставил стаканчик. - Но бутерброд - другое дело.
Бутерброд позволяет вам прилюдно осуществлять даже такую ужасную вещь, как
кусание и жевание.
- Именно, - сказала я.
Он перегнулся ко мне через разделяющий нас табурет:
- Скажите мне честно: как выглядят в ресторанах мужчины? Когда они
едят? Я, конечно, наблюдал - со своей стороны, - но я абсолютно
необъективен...
- Мужчина в ресторане естествен, - сказала я. - Еда - его стихия. Он
погружен в нее самой своей физиологией, нацеленной на короткий, но отчаянный
рывок: добежать до самки и оплодотворить ее. Такова природа вещей. Женщины в
большинстве своем этого не понимают. Или не желают принять. В одном
древнеегипетском стихотворении девушка упрекает возлюбленного за равнодушие
к ней и говорит:

Уходишь!
Трапеза зовет тебя!
О, ты - человек живота!

Я процитировала неточно, по памяти, и смутилась. Вдруг он знает это
стихотворение лучше меня? Эрудиция или невежество собеседника всегда будет
оставаться для тебя терра инкогнита. Это одна из тех областей человеческого
взаимодействия, где потрясения вероятны в любой момент.
Но он не знал - или удачно притворился, будто не знает. Во всяком
случае, держался он так, словно мой ответ полностью его удовлетворил.
- Итак, мы установили, что жующий мужчина естествен, но женщина с
куском за щекой выглядит отталкивающе, - провозгласил он, потирая руки. -
Поэтому надлежит кушать так, словно ты вовсе не подозреваешь о том, чем
занимаешься... И здесь мы возвращаемся к теме перчаток. Чем больше женщина
похожа на перчатки, тем лучше.
- Поэтому и поется в песенке: "Менял я женщин, как перчатки"? -
спросила я.
Он очень серьезно посмотрел на меня.
- Это чрезвычайно правдивая и грустная песня, - вздохнул он. - Она
рассказывает о человеке, который не нашел любви. Ему следовало бы окончить
свои дни продавцом перчаточного магазина. Там он, по крайней мере, был бы на
месте.
- Ну а если серьезно, как вас зовут? - спросила я.

Когда она спросила об имени, я по-настоящему задумался над тем, каким
она меня видит. Я впервые знакомился с женщиной в фастфуде. Мы сидели на
табуретах-насестах, как американские подростки, и даже немножко крутились на
месте. Разделявший нас табурет имел сморщенное, как будто даже озабоченное
сиденье. Оно было примято сотнями задниц, побывавших на нем и постепенно
тяжелевших по мере поглощения гамбургеров и колы. Оно явно было огорчено
нашим пренебрежением.
Это сиденье нагляднее всего, кажется, выражало дух того заведения, где
я позволил себе подсесть к незнакомой женщине и завязать с ней разговор.
Хорошо бы в точности знать, что именно она хотела бы сейчас услышать от