"Страхи царя Соломона" - читать интересную книгу автора (Ажар Эмиль)

1

Он сел в мое такси на бульваре Осман: очень старый господин с красивыми седыми усами и седой бородой, которую, впрочем, он потом, когда мы ближе познакомились, сбрил. Его парикмахер сказал, что борода его старит, а так как ему уже стукнуло восемьдесят четыре года несколько месяцев назад, то выглядеть старше своих лет не имело смысла. Но во время нашей первой встречи у него еще были большие усы и коротенькая бородка, которую называют эспаньолкой, потому что именно в Испании начали носить такие бороды.

Я сразу заметил, что вид у него весьма почтенный, а красивые черты его волевого лица время не исказило. И все же лучшее в нем были глаза, темные, вернее, черные, причем их чернота поражала интенсивностью, казалось, она выплескивалась из глазниц, бросала тень вокруг. Даже когда сидел, он держался на редкость прямо, и меня удивила суровость, с которой он смотрел в окно, пока мы ехали, он был исполнен решимости и неумолим, словно не боялся ничего и никого и уже не раз успел разбить врага в пух и прах, хотя мы доехали всего лишь до бульвара Пуасоньер.

Я еще никогда не возил столь изысканно одетого пассажира его возраста. Я часто замечал, что большинство стариков, доживающих свой век, даже те, о ком явно хорошо заботятся, обычно носят вещи, которые служат уже не первый год. Когда жить остается недолго, новый гардероб себе не заказывают, это неэкономно. Но вот месье Соломон — впрочем, тогда я, конечно, еще не знал, что его так зовут, — был одет во все новое с головы до ног, и в этом чувствовался вызов и вместе с тем — выражение доверия к будущему. Костюм в черно-белую клеточку был украшен синей бабочкой в горошек, в петлице красовалась розовая гвоздика, а серая шляпа на голове выдавала свое высокое качество тщательно выработанными полями. На коленях у него лежали кожаные перчатки кремового цвета и трость с серебряным набалдашником в форме лошадиной головы. Все в нем дышало элегантностью, причем самой современной, и сразу становилось ясно, что этот человек не дастся смерти просто так, за здорово живешь.

Меня также удивил его голос, который гремел даже тогда, когда он давал мне адрес — улица Сантье, — хотя причин греметь как будто не было. Может быть, он был чем-то разгневан и ехал туда, куда ехал скрепя сердце. Потом я поискал в словаре объяснение слова, которое наиболее точно передавало звук его голоса во время нашей первой, исторической встречи, и то впечатление, которое он произвел на меня, когда, влезая в мое такси головой вперед, прогремел: «Улица Сантье», и я запомнил определение: греметь — производить глухой и угрожающий звук под влиянием возмущения или гнева. Но тогда я еще не знал, что относительно душевного состояния месье Соломона было еще более точное определение. Потом я смотрел слово «греметь» по другим словарям и нашел: гнев, бурное негодование по отношению к обидчику. Старость сковала его движения, болели почки, колени и вообще все суставы мешали нагнуться, когда он садился в такси, его страшный враг возраст, как всегда, преследовал его по пятам, и месье Соломон был полон негодования по отношению к этому обидчику.

Когда месье Соломон сел ко мне в такси и мы тронулись с места, получилось совпадение. У меня оказалось включенным радио, и странным образом первое, что мы услышали, было сообщение в последних известиях о том, что море вдоль берега Бретани залито мазутом, в результате чего погибли двадцать пять тысяч водоплавающих птиц. Я, как всегда, стал громко выражать свое возмущение, и месье Соломон поддержал меня своим красивым громыхающим голосом.

— Это просто позор, — сказал он, и я увидел в зеркальце заднего обзора, что он вздохнул. — Жить в этом мире становится все труднее с каждым днем.

И он рассказал мне, что всю свою жизнь занимался изготовлением и продажей готовой одежды, главным образом брюк. Так между нами завязался разговор. Вот уже несколько лет, как он отошел от дел и заполнял свой досуг благотворительностью — чем больше стареешь, тем больше, оказывается, нуждаешься в других людях. Он отдал часть своей квартиры ассоциации, которая называется «SOS альтруисты-любители» — это одна из разновидностей того, что называют Телефоном доверия. Туда можно позвонить в любой час дня и ночи, если тебе уже не под силу нести бремя жизни, если оно тебя вот-вот раздавит и ты весь во власти страхов. Набираешь нужный номер, и тебя стараются ободрить, оказывают что-то вроде моральной поддержки, если выражаться литературным языком.

— У них были финансовые затруднения, им не на что было снять помещение. Я взял их под свое крыло.

Он рассмеялся, когда сказал «под свое крыло», и смех его тоже прогремел, словно вырвался из самых глубин его существа. Мы говорили о животных, которые вот-вот могли совсем исчезнуть, и это как-то само собой получилось, поскольку ему, учитывая его возраст, такое грозило в первую очередь. Я ехал очень медленно, чтобы продлить наш путь. Я уже знал такого рода ассоциацию, которая называлась «SOS Дружба», но даже не представлял себе, что существуют еще и другие, что помощь тем, кто в ней нуждается, как-то оказывается. Меня это интересовало, я понимал, что любой может впасть в подобное состояние, но мне и в голову не пришло бы позвонить в этом случае «SOS Дружбе» или любой другой ассоциации такого рода — ведь нельзя же всю жизнь висеть на телефоне. Я спросил его, что за люди отвечают на такие звонки, и он мне ответил, что это молодые люди, исполненные доброй воли, и что звонят тоже главным образом молодые, потому что старые уже ко всему привыкли. Он объяснил мне, что тут есть своя сложность: надо найти таких, кто действительно хочет помочь другим, а не берется за это, чтобы самому почувствовать себя лучше за счет тех, кто звонит. Мы были уже совсем близко от Сантье, но я его не понял, я не мог себе представить, каким образом звонок с просьбой о помощи может помочь тому, кто должен ее оказать. Он с большой охотой объяснил мне, что это частый случай в психологии. Есть, например, немало психиатров, которых в юности не любили, которые всегда считали себя уродами, которым казалось, что все их избегают, и вот они благодаря своей профессии добились всего, чего им не хватало, — они лечат молодых наркоманов, трудных, сбившихся с пути подростков, обретают вес в обществе, их наперебой приглашают в разные дома, они царят в своем кругу, вызывают восхищение, возле них крутятся красивые девчонки, которых они иначе никогда не узнали бы, одним словом, эти люди начинают ощущать свою значительность и таким образом освобождаются от комплексов, им становится в жизни более комфортно.

— В нашем «SOS альтруисты-любители» попадались такие неуравновешенные натуры, то, что называют «эмоционально недополучившие», и от каждого звонка с криком отчаяния они сами чувствовали себя менее одинокими. Да что и говорить, у гуманитарной помощи свои проблемы.

Я поехал еще медленнее, меня все это крайне заинтересовало, и вот тут как раз я и спросил месье Соломона, как случилось, что от готового платья он перешел на гуманитарную помощь.

— Готовое платье, мой юный друг, вещь тонкая, не совсем ясно, где что начинается и где кончается…

Мы доехали до нужного номера на улице Сантье. Месье Соломон вылез из такси, рассчитался со мной, дал большие чаевые, и вот тогда это и случилось, только затрудняюсь сказать, что же именно. Когда он платил мне, он дружески глядел на меня. А потом еще раз посмотрел на меня, но как-то странно, словно в моем лице было что-то особенное. Он даже вдруг непроизвольно резко отпрянул — движение, которое обычно выражает крайнее удивление. Несколько мгновений он помолчал, продолжая меня разглядывать. Потом закрыл глаза и провел рукой по векам. Вслед за тем снова открыл их и опять пристально посмотрел на меня, ни слова не говоря. Наконец он отвел от меня взгляд, и я увидел, что он думает. Затем еще раз взглянул на меня, но бегло. Мне было ясно, что ему пришла в голову какая-то мысль, но он колеблется. Лицо его осветила странная улыбка, в ней была ирония, но еще больше печали, и совершенно неожиданно он пригласил меня выпить с ним что-нибудь в бистро.

За все время, что я вожу такси, со мной такого еще никогда не случалось.

Мы сели за столик, и он снова принялся меня разглядывать с удивлением, словно не веря глазам своим. Затем задал мне несколько вопросов.

Я сказал ему, что профессионально занимаюсь починкой всякой бытовой техники, я, так сказать, мастер на все руки, умею чинить все, что сломалось, и сантехнику, и электроприборы, и любые другие поломки. Теории я, правда, не знаю, научился всему на практике. А еще мы втроем, два моих приятеля и я, держим такси, каждый отрабатывает свою смену; Йоко изучает хирургический массаж, чтобы вернуться затем на родину, Берег Слоновой Кости, где мало таких специалистов, а Тонг из Камбоджи, ему удалось спастись — он бежал через таиландскую границу. В свободное время я занимаюсь самообразованием, хожу в муниципальные библиотеки, одним словом, я то, что в словаре называют автодидакт. Я закончил лишь начальные классы, дальше в школу не пошел и самостоятельно пополнял свои знания, главным образом по словарям, в них про все наиболее полные сведения — ведь того, чего там нет, вообще нигде не найдешь. Такси нам еще не принадлежит — пришлось занять деньги, чтобы его получить, не хватало полутора лимонов, но уже есть лицензия, и мы твердо надеемся, что в конце концов сумеем собрать эту сумму.

И вот тут-то пришел мой черед удивиться, да так, как мне еще никогда прежде не приходилось, потому что на этот раз это было приятное удивление. Месье Соломон сидел перед своей чашечкой кофе и тихонько постукивал кончиками пальцев по столу, как обычно, когда размышлял, потом я много раз это видел.

— Что ж, я, быть может, мог бы вам помочь, — сказал он. Чтобы оценить эту фразу, надо знать, что слово помочь — любимое слово царя Соломона, потому что именно в этом слове люди испытывают наибольший недостаток. Я сказал «царь Соломон», не объясняя, почему я так выразился, но об этом потом, невозможно находиться одновременно в разных местах.

— Да, быть может, я смогу вам помочь. Я как раз собирался договориться с таксистом, чтобы он был в моем распоряжении, когда мне понадобится. У меня есть большая машина, так сказать, для семьи, но семьи у меня нет, и сам я уже не вожу. Мне хотелось бы иметь возможность предоставлять транспорт тем, кто в нем нуждается, кому трудно передвигаться по состоянию здоровья, у кого больное сердце, или ноги, или глаза, или еще что-то…

Я просто остолбенел. В древние времена существовали какие-то легендарные короли, которые осчастливливали людей, попадавшихся им на пути, были когда-то и добрые джинны, скрывавшиеся в бутылках или еще где-то, которые одним движением руки предотвращали несчастья, но не в наши же дни, не на улице Сантье могли твориться такие чудеса! Конечно, месье Соломону было не по карману предотвращать несчастья одним движением руки, поскольку его состояние заметно пострада ло от инфляции и обесценивания французских и иностранных акций, но он старался как мог. Разбогатев на брюках, он только и делал, что помогал людям, причем с исключительной широтой, и прежде всего тем, кто уже ни во что не верил, чтобы доказать им, что они вовсе не забыты, что на бульваре Осман живет человек, который о них заботится. Чак, которого мы еще не встречали на этих страницах — каждому свой черед, — утверждает, что месье Соломон делает это вовсе не по доброте сердечной, а чтобы преподать урок Богу, пристыдить его и направить на истинный путь. Но Чак всегда надо всем смеется, такой у него склад ума.

— Вы могли бы также быть полезны нашей ассоциации «SOS альтруисты-любители», потому что им иногда приходится посещать людей, бывают и срочные случаи… Не всегда удается помочь по телефону…

Говоря все это, он продолжал меня разглядывать с пристальным вниманием. Постукивая пальцами, он улыбался, но как-то невесело, а в темных его глазах то и дело вспыхивали иронические всполохи.

— Ну так как? Вы согласны?

У меня мурашки пробежали по коже. Когда с вами случается что-то такое хорошее, чего вообще никогда не случалось, разве только в легендарные времена, надо быть начеку, потому что неизвестно, что за этим скрывается. Я неверующий, но даже когда не веришь, всему есть предел. Нельзя беспредельно не верить, потому что, повторяю, всему есть свой предел. Я видел, что месье Соломон не сверхъестественное существо, хотя взгляд его обжигает, а в его возрасте взгляд обычно бывает уже потухшим. Ему никак не меньше восьмидесяти, а то и больше. Это человек из плоти и крови, он явно приближается к концу своей жизни, чем и объясняется, очевидно, строгий и даже разгневанный вид, потому что так с нами поступать нельзя. Но я решительно не понимал, что со мной случилось. Глубокий старик, о существовании которого я до сих пор и не подозревал, предлагает мне деньги, чтобы полностью выкупить такси, — предлагает среди белого дня, на террасе бистро на улице Сантье. Чак мне сказал, что такого не бывало со времен Гаруна ар-Рашида, который переодевался, чтобы не выделяться в толпе, а потом осыпал благодеяниями тех, кого считал достойными. Я чувствовал, что встретил какого-то особого человека, а не просто торговца готовым платьем, который преуспел в делах сверх всяких ожиданий. Я рассказал об этом Чаку и Тонгу, с которыми делю нашу конуру. Сперва они слушали меня с таким видом, словно я спятил и между бульваром Пуасоньер и улицей Сантье у меня начались галлюцинации на библейские сюжеты. Но в облике месье Соломона и вправду есть что-то библейское, и не только в силу его возраста, — он походит на Моисея из фильма «Десять заповедей» Сесила Б. де Милла, который показывали в фильмотеке, — такого сходства я больше никогда не встречал. Даже потом, когда я уже хорошо знал месье Соломона и полюбил его так, как невозможно любить простого человека, и все твердил ребятам, что никто не делает больше добра, чем мой хозяин, Чак тут же начинал мне возражать, причем совсем не глупо. По его мнению, месье Соломон хочет, чтобы все без исключения его любили, чтили и постоянно выражали ему свою благодарность, поскольку все, что он делает, он делает вместо Другого, который обязан был этим заниматься и которого он вынужден с ходу заменить. Он обращался к Иегове с жестоким упреком, чтобы пристыдить Его и обратить Его внимание на то, что требует Его вмешательства, — но Он не откликается. К этому Чак добавил, что филантропия всегда была способом властвовать над другими, хитрая уловка тех, у кого много денег, чтобы пудрить людям мозги, и что в 1978 году это выглядит просто комично. Но Чак все может объяснить, поэтому его надо опасаться, как чумы. Когда что-то не понимаешь, возникает по крайней мере ощущение какой-то тайны, за внешней стороной, возможно, скрывается что-то другое, имеющее более глубокий смысл, оно может вдруг стать явным и все изменить. Но когда есть объяснение, деться некуда, остаются лишь факты, а против них, как известно, не попрешь. По мне, объяснение — худший враг неведения.

Итак, я сижу с месье Соломоном за столиком в бистро, и вид у меня, должно быть, дурацкий, потому что он начинает смеяться, он видит, что я ему не верю, и тогда он вынимает чековую книжку и, глазом не моргнув, выписывает мне чек на полтора лимона, словно это сущий пустяк. Человек, о существовании которого я полчаса назад и не подозревал. И тут у меня начинают дрожать колени, потому что, если незнакомые люди выписывают вам чеки на полтора лимона, с вами может случиться все что угодно, и меня охватывает страх. Я держу чек в руке, но при этом так бледнею, что месье Соломон заказывает мне рюмку коньяка. Я ее выпиваю, но лучше мне не становится. То, что со мной случилось, было непонятно, а ничто не производит на меня такого ошеломляющего впечатления, как непонятное, потому что оно порождает разные надежды. Моя встреча с месье Соломоном, то, что он сел в мое такси, было самым непонятным из всего, что мне довелось пережить за мою жизнь. Позже, уже после того, как мы расстались, я подумал, что легенды возникают, возможно, не на пустом месте.

— Надеюсь, нам удастся вернуть вам долг через полтора года, — говорю я.

Мои слова его явно позабавили. У него на губах всегда блуждает своего рода улыбка, вернее, след улыбки, которая когда-то, давным-давно, освещала его лицо, а потом стерлась, но не совсем.

— Мой дорогой мальчик, я вовсе не рассчитываю, что вы мне вернете этот долг, но, конечно, через полтора года, а еще лучше, через десять или двадцать лет мне было бы приятно это снова обсудить и, может быть, отсрочить возврат денег еще на несколько лет, — говорит он, и на этот раз, уже не таясь, смеется при мысли, что через полтора года, а может, и через десять лет еще будет на этом свете, это при его-то возрасте!

Чувство юмора ему не изменяло. Каждое утро он, наверное, просыпался с сердцебиением, спрашивая себя, не ушел ли он уже в мир иной.

Я взял чек и стал разглядывать подпись: Соломон Рубинштейн, это было начертано твердой рукой. После фамилии была запятая и стояло слово «эск.» с точкой, таким образом получалось: «Соломон Рубинштейн, эск.». Я не знал, что это означает, но потом учитель английского языка, которого я вез в своем такси, мне объяснил, что эск. означает эсквайр и что в Великобритании, когда пишут адрес, то после фамилии ставят «эск.», чтобы отметить высокое положение данного человека. Месье Соломон, значит, добавлял к своему имени «эск.», чтобы обозначить, что он все еще занимает высокое положение. Он жил два года в Англии и открыл там несколько магазинов, дела которых шли очень успешно.

Когда я прекратил пялиться на чек, поверив наконец, что все это не сон, я заметил, что мой неожиданный благодетель снова принялся меня разглядывать с большим вниманием.

— Я вынужден задать вам вопрос, — сказал он, — и надеюсь, что вы на меня не обидитесь. Скажите, вы сидели в тюрьме?

Ну вот. Со мной это всегда случается — рожа у меня такая. Преступник. Сутенер. Этот тип настоящий подонок — так все думают, когда меня видят. Не понимаю, откуда у меня взялась такая внешность, почему я произвожу это впечатление — ведь мой отец сорок лет оттрубил контролером в метро, а потом вышел на пенсию. А мать моя была очень хорошенькой и охотно этим пользовалась, заставляя отца страдать. Видимо, физиономию свою я унаследовал от моих древних предков галлов.

— Нет, я еще никогда не сидел в тюрьме, даже не пытался туда попасть. У меня для этого нет нужных данных. Поверьте, я совсем не похож на себя. Знаю, я не внушаю доверия. Когда я ходил по вызову к одиноким людям чинить домашнюю технику, я часто замечал, что, увидев меня, они начинали нервничать, особенно дамы. Признаюсь честно, я был бы рад быть бандитом, чтобы мне все было нипочем, чтобы наслаждаться комфортом.

— Комфортом?

— Я имею в виду моральным комфортом. Короче, чтобы было на все наплевать.

Я заметил, что мои слова его несколько разочаровали. Черт возьми, подумал я, неужели он заинтересовался мной только из-за моей подозрительной рожи, уж не глава ли он шайки или торгует наркотиками, а может, сбывает краденое? Конечно, я не знал, что у него было на уме, и даже теперь, когда он уже давно живет в Ницце, да примет Бог его душу, я ни в чем не уверен. Но тем не менее мне трудно предположить, что он все просчитал с самого начала, что в нем еще больше иронии и злопамятства, чем я полагаю. И хотя он и царь Соломон, у него все же нет такой полноты власти, чтобы одновременно дергать все веревочки. Может, мысль такая у него и мелькнула, что вполне естественно, когда все время думаешь об одном и том же, невозможно ни отключиться, ни забыть, ни простить. Всем известно, что любовь бывает упряма как осел. Если сравнивать месье Соломона с вулканом, то он был еще не вполне погасшим. Внутри него не прекращались вулканические процессы, кипели страсти, а в этом случае всего можно ожидать. Это была наша первая встреча, я его не знал, и меня удивило, почему он — как будто недоволен тем, что я не сидел в тюрьме. Но я был чересчур взволнован, чтобы задавать себе какие-либо вопросы. У меня в руках был чек на полтора миллиона, выражаясь языком наших предков, и можно сказать, что то, что я сейчас пережил, носит, пожалуй, религиозный характер.

Он вынул из внутреннего кармана бумажник из настоящей кожи и протянул мне визитную карточку, на которой, к моему изумлению, было напечатано: Соломон Рубинштейн, эск., брючный король.

— Это старая карточка, ведь теперь я на пенсии, — сказал он. — Но адрес остался тот же, навестите меня.