"Валерий Гусев. До осеннмх дождей... (Повесть про милицию)" - читать интересную книгу автора

вернуть, Степаныча в живых оставить, я бы не то что шесть положенных - я
бы все двадцать отсидел. Тебя об одном прошу: не оставь Дашку, если ей в
чем нужда будет, и пацана, как родится, добейся в сельсовете, чтоб на меня
записали. Помоги в этом деле. Знаю, не перегорело еще у тебя к ней, но
верю тебе, и надежда только на тебя одного, больше просить мне некого. И
еще одну ошибку мою поправь: смотри за нашими парнями построже. Многих я
испортить успел своим примером, не дай им по моей дорожке до конца пойти.
Дашке пока не пишу - боюсь, отвечать не станет, а мне того не пережить.
Она - один теперь свет в моем тусклом окошке. Если не побрезгуешь - жму
руку.
Сенька, бывший Ковбой, а нынче
справедливо заключенный".

Андрей выплюнул измочаленный листок, вложил письмо в конверт и, в
раздумье сдвинув его уголком фуражку на затылок, пошел в село. Он шел
напрямик - березовой рощей, насквозь прозрачной, пронизанной длинными
солнечными лучами, под которыми новенькими монетами загорались опавшие
листья. Шел медленно, заложив руки за спину, опустив голову, будто в самом
деле выбирал - какой бы золотой поновее подобрать с земли, и было ему
грустно и немного тревожно.


В девять утра он позвонил в райотдел, связался с начальником.
- Что у тебя, Ратников? Чего с утра беспокоишь, поспать на рабочем
месте не даешь? Да веселей, веселей докладывай - ко мне народ на совещание
собирается.
Андрей сообщил, что повезет сегодня в район Тимофея Елкина, злостного
пьяницу и прогульщика, что исчерпал все меры воздействия на него и
подготовил дело для передачи в суд.
- Это который Елкин? Дружок, что ли? Не сдается, значит, мужик?
Упорствует? Ну давай вези - не потеряй только по дороге. Как выходные у
тебя прошли, спокойно? Ну вот - не зря тебя хвалить начали. Кто да кто?
Пресса, Ратников, родная районная печать. Пишут: творчески работаешь,
чуткость проявляешь, общественность за тебя - горой, пьянство, пишут, на
твоем участке "на грани искоренения". Благодарность бы тебе объявил, да
рано - ты ведь еще и года не работаешь, - а похвалить имею право. Вот на
пенсию соберусь - буду тебя на свое место двигать. Пойдешь? Подумай, не
возражаю - мне до пенсии всего ничего осталось - семь лет, три месяца и
одиннадцать дней...
Дом Тимофея Дружка стоял на краю села, среди старых сильных берез.
Низкий, кривой, с заросшей какой-то зеленью и сдвинутой набок крышей, он
был похож на хороший когда-то, но гнилой теперь гриб, для которого все
сроки уже прошли и который сам уже ждет не дождется, чтобы кто-нибудь,
проходя мимо, заметил его и сбил в траву носком сапога.
Андрей вошел в избу. Тимофей калачиком спал на лавке - босые ноги
укрыты пиджачком, ладошки невинно сложены под небритой щекой.
Андрей разбудил его.
- Собирайся, Елкин.
Тимофей, будто и не спал, распахнул, как окошки, голубые чистые
глазки, сел, помахал руками перед грудью - зарядку сделал, стал сноровисто