"Валерий Гусев. До осеннмх дождей... (Повесть про милицию)" - читать интересную книгу автора

на горушке, в кольце речной излучины, отовсюду видная, радовала глаз
свежим золотом сквозных крестов, легкостью затейливой, в два цвета кладки
- белым и ярко-красным, чуть ли не алым кирпичом. Издалека, как смотришь
на село, то будто плывет над ним, сверкая, белое облако, окрашенное
солнечными лучами, и сбегаются поглядеть на это чудо маленькие домишки,
толпятся под ним, с наивным каким-то восхищением задирая неказистые крыши.
Церковь на все Синеречье осталась одна, ходили в нее со всей округи,
так что средств на содержание храма доставало, тем более что он был
признан памятником старины, образцом какого-то зодчества какого-то века -
толком никто не знал, и охранялся государством. Да и правление колхоза не
отказывало отцу Леониду, если в чем была нужда: где-то подкрасить, где-то
крышу залатать - материал и рабочие руки всегда находились.
Отец Леонид был молод, приветливо-улыбчив, хорошо, добротно
образован. Ходил с красивой бородкой и кудрями до плеч, по утрам занимался
во дворе полезной для тела гимнастикой и ловко колол дрова, что "церковным
уставом не возбранялось". В сенокос он выходил вместе со всеми в луга, не
избегал субботников и пел в самодеятельности старинные русские песни,
которых знал множество, - к нему даже ездили из областного хора для
консультации, а также "записать слова". Отец Леонид был уважаем верующими,
но и не вызывал раздражения у атеистов; он правильно нашел свое место в
селе, не держался в сторонке от общественной жизни, кичась духовным
званием, не упускал случая внести посильный вклад в дело воспитания
молодежи. Застав как-то Мишку Куманькова, когда тот царапал на церковной
ограде гадкое слово, отец Леонид не стал призывать кару небесную на голову
осквернителя храма божия, но, перекинув того через колено, по-простому,
по-земному отделал его зад мощной дланью - благо был силен и молод и, само
собой, - не пил, не курил.
Мишка сдуру побежал жаловаться "батяньке", да в недобрый час попал -
батянька пребывал в очередном жестоком похмелье, жадно ища случая
разрядиться. Мишка ему вовремя подвернулся. Куманьков-старший мрачно
одобрил меру воспитания, избранную отцом Леонидом, но, посчитав ее
недостаточной, со своей стороны добавил Мишке "до полного уровня". С той
поры вспыхнула и посейчас не угасла тайная вражда между православной
церковью и Мишкой Куманьковым, который отца Леонида теперь иначе, как
мракобесом, не называл.
Прошлым летом Мишкина компания, дернув с фермы килограммовый брикет
кормовых дрожжей, плюхнула его в сортир служителя культа. Дело было в
самую жару, и пожарная команда, прибывшая ликвидировать последствия,
только постояла с наветренной стороны, поморщилась и уехала.
Отец Леонид у себя во дворе смиренно улыбался в бороду, потому что
Куманьковы были его соседями, и все забродившее, закипевшее дерьмо
неудержимым зловонным половодьем поплыло на их усадьбу. Мишка два дня
прятался где-то в лесу, подкармливаемый дружками, батянька, намотав на
руку ремень, рыскал по окрестностям в его поисках, а отец Леонид, смиренно
улыбаясь в бороду, стал с той поры запирать свой сортир на ключ, дабы не
искушать неразумных отроков, не ведающих, что творят.


С утра нехотя, будто кто-то его силой заставил, побрызгал дождик -
освежил желтеющую потихоньку травку, чуть смочил крыши - и спрятался.