"Валерий Гусев. Шпагу князю Оболенскому! (Повесть про милицию)" - читать интересную книгу автора

кланяются, ручки целуют. - Она встала и очень похоже изобразила: - "Да,
сударь, одначе, сударыня, сердце мое пламенное". У них ведь любовь. -
Тетка Маня оглянулась и заговорила шепотом: - Вот любовь-то и довела. До
самой до ручки.
- А при чем здесь любовь? - равнодушно спросил Яков.
Работал он отлично, мне, как профессионалу, это было ясно; и тетку
Маню он раскусил сразу же, ловко играл на мнимом равнодушии к некоторым
нужным моментам ее рассказов.
Тетка Маня решила его поучить:
- Знал бы ты, милый, что она за любовь бывает. Вот у меня в прошлом
годе петух был. И тот влюбился, и за любовь погиб. Это у курей-то!
Вот тут мы оплошали: нам не удалось вовремя перебить ее и пришлось
выслушать романтическую историю влюбленного петуха.
- Ну, петух и петух, ничего за ним не замечала. И дела его вроде
должны быть петушиные. Так нет! Куры все ходят беленькие, пухлые, теплые
да чистые, а он на них и не глядит, будто и не куры вовсе. Только за одной
ухаживает, только все одну и топчет. А сама-то - рябенькая да худая. Ты,
погоди, дослушай, а потом уж рукой маши. Ну чтоб порядок соблюсти, я
возьми, да и заруби пеструшку. И что же ты понимаешь! А вот что. Утром иду
я в курятник, а у самой на душе тяжело - петух-то всю ночь орал, а теперь
тишина, будто у них, у курей, покойник. Погоди, я говорю: сейчас самое
главное пойдет. Куры все присмирели, в кучку сбились, а он висит на
жердочке, нечистая сила, головой вниз, лапками держится. Это он так
по-своему, по-куриному, значится, повесился. От любви, выходит. Ну что
скажешь? Это у курей-то, а? - Обтерла ладонью губы и, довольная,
откинулась на спинку стула. - Так что записывай. Сашка виноват, баламут
этот, - твердо закончила тетка Маня.
- Они не ссорились? - спросил Яков.
- С покойником-то? - прищурилась тетка Маня. - Если сказать, так они
лютые враги были. Самохин-то все за Олей приударял. Сашка что? Малек
против него. У них с Олей все судырь да судырь, а Самохин - тот
по-простому, напрямки. То щипнет, то гдей-то прижмет в уголке -
собственноручными глазами видела. Сашка раз его упредил, другой. Тому
только смешки - учись, мол, говорит, обхождению. Вот Сашка и скажи ему
как-то: "Иди, мол, на галдарею, тама работа тебе". Тот пошел, а Сашка
вслед. Чего они там работали, не скажу, не знаю. Только Самохин напрямки в
милицию побег - мордой побитой жалиться...
Яков кивнул мне: попомни, надо проверить.
- ...Вона как. Сашка это все утворил, беспременно он. Неласковый он,
задиристый...
- Ну, хорошо, - прервал ее наконец Яков. - Когда вы ушли вчера из
музея?
- А как убралась, так и ушла.
- Точнее не припомните?
- В семь часов. Может, немного в восьмом.
- Кто после вас оставался в музее?
Глазки ее вдруг забегали испуганными мышатами. Мы переглянулись. У
меня вообще к этому времени создалось впечатление, что трещит она не зря:
будто сорока предупреждает кого-то об опасности и старается ее отвести.
- Никто. Я последняя была.