"А.А.Гусейнов. Благоговение перед жизнью (Альберт Швейцер) " - читать интересную книгу автора

этику" (М., 1985). В заблуждение вводит сам факт того, что Швейцер, как и
вся классическая этика, искал основной принцип нравственности. Но это лишь
внешнее сходство, а по сути своей этика Швейцера является
антинормативистской, выходит за рамки классической традиции.

Мыслители древности выдвигали нравственные требования (пифагорейский
запрет употребления в пищу бобов или ветхозаветное "не убий"), практическая
идентификация которых не представляла никакой трудности. Однако в дальнейшем
философы все более стали склоняться к обобщенным и формализованным
принципам, имевшим отчасти головоломный характер. Скажем, установить меру
соответствия какого-либо поступка категорическому императиву Канта - дело
отнюдь не легкое. Сам Кант прибегал к сложным рассуждениям, чтобы ответить
на вопрос: может ли крайне нуждающийся человек брать деньги в долг, обещав
вернуть их, хотя хорошо знает, что не в состоянии будет этого сделать.
Убедительность его рассуждений неоднократно и не без основания ставилась под
сомнение, в частности Гегелем. К тому же следует учесть, что человек
психологически более склонен к моральной софистике, чем к беспристрастному
моральному анализу своих поступков. Он, как мы уже отмечаем, склонен считать
себя лучше, чем он есть на самом деле, и выдавать совершаемое им зло за
добро. Императив Швейцера блокирует эту хитрость морального сознания. Ведь
во внимание принимаются только прямые действия, направленные на утверждение
воли к жизни. А здесь при всем желании обмануться достаточно трудно. Срывая
цветок, человек совершает зло, спасая раненое животное, творит добро. Это
так просто, так элементарно. И эту элементарность, узнаваемость в каждом
акте человеческого поведения Швейцер считал важнейшим достоинством открытой
им моральной истины. Одно из важнейших условий возвращения этической мысли
на трудный путь истины - "не предаваться абстрактному мышлению, а оставаться
элементарным" (с. 216).
Реальность, в границах которой действует индивид, такова, что
созидающая воля к жизни неизбежно оказывается также разрушающей. "Мир
представляет собою жестокую драму раздвоения воли к жизни" (с. 219). Одно
живое существо утверждает себя в нем за счет другого. Жестокая проза жизни
противоречит требованиям нравственного принципа. Этика и необходимость жизни
находятся в непримиримом, напряженном противостоянии. И человеку не дано
вырваться из этой ситуации раздвоенности. Как же ему вести себя, как
относиться к этим двум силам, раздирающим его на части? Швейцер отвечает:
принять ситуацию такой, какова она есть, иметь мужество и мудрость видеть
белое белым, а черное черным и не пытаться смешивать их в серую массу.
Человек - не ангел, и как существо земное, плотское он не может не наносить
вреда другим жизням. Однако человек (и именно это делает его поведение
этическим, нравственным) может сознательно следовать в своих действиях
принципу благоговения перед жизнью, способствуя ее утверждению всюду, где
это возможно, и сводя к минимуму вред, сопряженный с его существованием и
деятельностью.
В мире, где жизнеутверждение неразрывно переплетено с жизнеотрицанием,
нравственный человек сознательно, целенаправленно и непоколебимо берет курс
на жизнеутверждение. Любое (даже и минимально необходимое) принижение и
уничтожение жизни он воспринимает как зло. В этике Швейцера понятия добра и
зла четко отделены друг от друга. Добро есть добро. Его не может быть много
или мало. Оно или есть, или его нет. Точно так же и зло остается злом даже