"Георгий Гуревич. Первый день творения " - читать интересную книгу автора

Мира нельзя было назвать поэтом, хотя он и писал стихи. Стихи писали
почти все сверстники его - молодые люди XXIII века. Писали о первой любви,
реже - о второй, еще реже - о третьей. Видимо, убеждались, что любовь не
опишешь, она лучше слов.
Но Мир продолжал писать. Может быть, потому, что в любви ему не везло.
Кроме того, он был застенчив. Он не решался прочесть стихи тем
девушкам, которым они были посвящены. Но со странной логикой поэта стремился
рассказать о своих чувствах всему свету... Может быть, надеялся втайне, что
"она" прочтет и догадается. И он носил свои стихотворные объяснения по
любительским журналам. Так было принято в XXIII веке: сначала стихи
печатались в самодеятельных изданиях, оттуда знатоки отбирали их для
международных альманахов.
В альманахи Мир не попал ни разу. Почему? Не поняли?
Один пожилой - лет ста семидесяти - и многоопытный редактор сказал ему
так:
- Мальчик, ты пишешь о том, что ты влюблен в Марусю или Виолу. Но это
частное дело Маруси или Виолы, только им интересно. Ты расскажи не о Виоле,
о любви расскажи такое, что интересно всем людям. А если в чувстве ты не
увидел нового, всем людям интересного, тогда поезжай за новым на край света,
куда редко кто заглядывает. Там еще есть касающиеся всех новинки.
Юноша обиделся. В XXIII веке поэты все еще были самолюбивы и обидчивы.
Но запомнил слова старого редактора. Даже зарифмовал:
Значит, в космосе есть такое,
Что лишает людей покоя!..
Нет, в космос он пошел не за темами для стихов. Молодежь и в те времена
мечтала о подвигах, о нетронутой целине, рвалась туда, где трудно и опасно.
Даже неприличным считалось, окончив школу, поселиться в своем доме, в
благоустроенном городе. Но целины на земном шаре осталось не так много.
Юноши ехали в Антарктику, где еще не отрегулировали климат, на океанское
дно, под землю....ив космос. Мир был радистом, он понадобился в космосе.
Сначала он попал на Луну, на нашу земную Луну, так сказать, в вестибюль
космоса, на Главный межпланетный вокзал.
Впрочем, в XXIII веке Луна уже не считалась краем света. Там были
ракетодромы, рудники, заводы, города, прикрытые противометеоритной пленкой,
выходили "Лунные известия", печатались стихи о любви. "Луна - это не
целина!" - написал Мир в своем поэтическом дневнике.
Он прожил там только полгода, затем получил назначение на Цереру - в
пояс астероидов. Это, пожалуй, был уже передний край. Ракеты в ту пору
обходили пояс астероидов стороной. Многие из летающих космических рифов даже
не значились на звездных картах. Летая на маленьких ракетах под грозным
метеоритным обстрелом, радисты расставляли радиомаяки на безымянных скалах.
У них было средство против метеоритов - испепеляющие лучи. Но, как в забытых
войнах второго тысячелетия, ты стреляешь - и в тебя стреляют. Секундная
оплошность, неисправность лучевой пушки, ошибка прицела - и напрасно взывают
радисты: "Я Церера, я Церера, вас не слышу, не слышу вас, ракета номер
семнадцать!" Взывают час, день, неделю, взывают грустно, безнадежно,
напрасно...
С Цереры Мира, как радиста опытного, обстрелянного метеоритами,
перевели на Ариэль, где готовилось историческое, пожалуй, самое грандиозное
предприятие XXIII века.