"Георгий Гуревич. Гиппина ("Изобретатель и рационализатор", 1984, N 4)" - читать интересную книгу автора

из них - пожилая толстушка, расстелив белую свежевыглаженную салфетку,
резала большими ломтями пышный пирог. Другая - средних лет, с сердитым
лицом и жидкими косицами, хлопотала с кофейником у электроплитки. Две
молодые - бледненькая блондинка и румяная брюнетка, снимали папки со стола
на пол. Пятая женщина - коренастая, плотная, с насупленными бровями и
поджатыми губами, стояла в сторонке у телефона.
- Извините, пожалуйста, - спросил Забродин, - где мне найти товарища
Корсакову?
Женщина у телефона отмахнулась ладонью: дескать, не мешайте, у меня
серьезный разговор.
- Обеденный перерыв же, - с раздражением сказала румяная брюнетка. -
Вовремя приходить надо, с людьми считаться.
Забродин послушно удалился в коридорчик. Но так как перегородка была
фанерная, волей-неволей Забродин оказался непрошеным слушателем интимных
бесед. Вскоре он узнал, что плотная женщина у телефона и есть сама
Корсакова. Почему-то у нее оказалось два голоса: резкий для комнаты номер
девять, а для телефонной трубки - умильный. Умильным голосом она
расспрашивала, когда и как можно застать какого-то Николая Севастьяновича
и нужны ли ему по-прежнему комплекты учебников для дочери. А после, так и
не выяснив насчет учебников, резким голосом бросила: "Я пошла, товарищи.
Если задержусь, скажете: "Вышла из комнаты".
- Устраивает своего балбеса в институт, - сказала одна из оставшихся. -
Такой лоботряс!
- Девушки, пока Катьки нет, я сбегаю в универмаг, - сказала
звонкоголосая брюнетка. И тоже прошмыгнула мимо Забродина, аж ветром
обдала. Теперь телефоном завладел молодой и унылый голос ("Бледная
блондинка", - догадался Забродин). Девушка долго дозванивалась какому-то
Володе, а дозвонившись, просительным голосом напоминала ему, что он обещал
куда-то прийти.
Наконец, положив трубку, она обратилась к подругам:
- Если меня спрашивать будут, я в библиотеке.
Конец перерыва был обозначен хлопаньем дверей и шарканьем ног. В
комнату номер девять, однако, никто не вернулся. Время от времени звонил
телефон, тогда оставшиеся коротко отвечали: "Корсакова вышла". Или: "Вышла
на десять минут", Или: "Позвоните попозже". А Забродин все ждал,
вынужденный выслушивать волнующие подробности из жизни обитательниц
девятой комнаты. Он узнал, что Марья Федосьевна (старшая из женщин,
добродушная толстушка) любит готовить и любит угощать, потому что, в
общем-то, одиноко одинокой женщине на возрасте. И самые томительные дни
для нее суббота и воскресенье, тычешься из угла в угол, не знаешь, куда
себя деть.
Собеседница ее, та, что с сердитым лицом и жидкими косицами (Лизой
называли ее, стало быть, считали, что молода еще для отчества), охотно
соглашалась, что воскресенье и суббота - самые скверные дни недели. Чад,
треск, постирушки, кухня, детей купать надо: младшую утешать, старшую
уговаривать.
А Забродин все ждал, томился и страдал, ощущая свою никчемность. Только
за полтора часа до конца работы он набрался все-таки храбрости, осмелился
заглянуть в девятую комнату.
- Простите, товарищ Корсакова придет все-таки сегодня? Я уже три часа