"Лев Гунин. Сон и явь" - читать интересную книгу автора

восполняет все мои пробелы, все мои незнания, заполняет все
пустоты в смысле того, что - вопреки всему - дает мне
преимущества перед вами. И, если бы я даже знал в десять раз
меньше этого, и этого знания было бы мне достаточно для того,
чтобы одним званием педагога иметь право унизить вас, внушить
вас, что вы - ничтожество, а я - верх мироздания и имею право
раздавить, уничтожить вас."
Она пыталась оправдаться тем, что она после консерватории
уже многое забыла, так как вела теперь другой предмет, но я
возразил, сказав, что она каждый год присутствует на экзаменах
и зачетах, что я регулярно вижу ее в музыкальной библиотеке и
что по своему предмету она сталкивается с программами по муз.
литературе. На это ей нечего было ответить. Она действительно
знала гораздо больше меня. И я увидел, что она поняла, на что я
намекаю: на то, что ей было проще и легче стерпеть унижение,
признав свою мнимую профессиональную непригодность перед
каким-то студентом, чем признать пусть даже не свою (она
считалась либеральным педагогом), так большинства других
преподавателей ответственность за жестокие, изощренные
издевательства над юными существами, почти еще детьми, ставшие
нормой в муз. училище...
Я отдавал себе отчет в том, что такого никогда быть не
могло, что она бы никогда не смогла говорить со студентом как с
равным - все они были ремесленниками и гордились своей
квалификацией, своей избранностью перед рабочими, перед
простыми людьми, я знал и то, что после такого эксперимента мне
не могло быть места в училище. Да и какой бы урок она извлекла
бы из этого? Все это было лишь чистым воображением. Но
вообрахением, в котором отразилась моя мечта на получение права
голоса, права убедить и доказать, что так дальше нельзя, что
происходящее аморально. Это была мечта если не о свободе слова,
то, по крайней мере, о свободе суждения о людях, о долге и
ответственности, включая ответственности тех, кто оказался как
бы в нише безнаказанности, кто вообразил, что относится к
идеологической элите. Это было воображение страждущего в
пустыне, которому представляются прозрачные, наполненные водой
ручьи, или человека, растерзанного и истекающего кровью, но
представляющего себя прежним: сильным и здоровым.
А тем временем я приближался к месту своего
заключительного сражения с этим безымянным Чем-то, -
всесильным и безжалостным, сознавая, что, столкнувшись с ним, я
не выйду победителем из этого самоубийственного столкновения.
Неукротимо, неотвратимо я приближался к городу.
В училище я поднялся на второй этаж, где должна была
происходить пересдача. Сердце у меня отчаянно билось; я
готовился сдавать, и, в то же время, оттягивал минуту моего
ответа перед комиссией. Каждый раз, когда хлопала дверь, я
вздрагивал и напряженно ждал, вслушиваясь, не назовут ли уже
сейчас мое имя. Казалось, что я ждал этого так, как должен
ждать чего-то человек, чувствующий всей спиной дуло