"Георгий Дмитриевич Гулиа. Человек из Афин (Историческая трилогия - 2) " - читать интересную книгу автора

слышат и не слышат. Сердце бьется и не бьется. Грудь дышит и не дышит. Не о
том ли состоянии мечтают мудрецы Колхиды? Он хорошо запомнил слова одного
старика в городе Диоскурия. Старик сказал: "Человек живет - он действует.
Человек умирает - он покоится. Однако есть состояние блаженства. Его
испытывают лишь избранные. Оно наступает в то мгновение, когда человек живет
и не живет. Сильная натура сама приводит себя в такое состояние. Страсти
мира сего обходят его в эти мгновения. Горе сглаживает свои шипы. Радость
умеряет свои восторги. И тело твое делается вдвое легче. Душа твоя парит в
иных сферах. Это и есть состояние идеальное, когда противоборство духа и
материи обретает полную гармонию. Если бы можно было, если бы кто-либо был в
состоянии достичь этой гармонии навечно - он и жил бы вечно". Так говорил
седобородый диоскуриец. И Перикл ответил ему: "Эта мечта неосуществима, ибо
нет человека идеального, как и нет идеальной гармонии материи и духа.
Противоборство и развитие их столь скачкообразны порою и вызывают такое
перенапряжение идеи и материи, что не выдерживает его ни одно живое
существо". Так сказал Перикл. На что старик седобородый ответил: "Ты молод,
поживи с мое - и скажешь иное. Ты скажешь себе: "Да, прав был Каных!" А
Каных - это я". Вот прошло много лет с тех пор. Вот льет дождь и дует
ветер - близкий родственник Борея. И вот - то самое состояние, о котором
говорил Каных-диоскуриец...
Управитель тем временем продолжал свой доклад, заглядывая в свои
восковые письмена и не упуская ни малейшей хозяйственной подробности. Он
говорил о количестве олив, яблок, груш, айвы, граната, лавра, о запасах
муки, которой все меньше в Афинах, и прочих важных вещах.
Он кончил.
Евангел сложил дощечки с записями.
Ждал приказаний.
А господин его смотрел наверх, и взгляд его был светел и чист. Только
образы богов могли породить этот блеск младенческий и чистоту младенческую.
Немигающие глаза смотрели вверх, и немые губы шептали немые слова, которые
могли расслышать только они, восседающие на Олимпе. И никто иной!
Евангел ждал. Он привык ждать. Как все рабы.
В шестьдесят пять лет господин его выглядел как в шестьдесят пять. Ни
единый год не проходил бесследно: он оседал заботами и хлопотами на лбу, на
плечах, на душе и сердце. Ни один год, даже самый счастливейший, не сделал
его моложе. Ни один день не принес ему лишнего румянца или молодого огня
глазам его. Все шло так, как должно идти в природе, которой нет ни конца, ни
начала. В круговороте ее день сменяет ночь, молодость - старость, смерть
следует за жизнью. Перикл, как и все смертные, подчиняется - притом очень
строго - именно этому закону...
Евангел ждет. Ему надо сказать еще кое-что.
А тени в комнате все гуще. А дождь льет по-прежнему. И ветер то поет,
то глухо завывает. На свой особенный манер...

...И сказал Перикл Мирониду:
- Тридцать восемь лет прожил я на свете. Я видел битвы.
Смерть и слезы. Свой меч, и щит свой, и силу свою, если надо -
и жизнь, я отдам ради нашей победы. Толмид упрекнул меня в
чрезмерном раздумье. Я знаю: он хотел сказать - трусости. Пусть
будет это на его совести. Муж он, несомненно, храбрый, он