"Роман Гуль. Азеф [И]" - читать интересную книгу автора

же малым углом сердца хотела большего. Больше ласки, участия, ждала тихих
слов, чтоб в любви рассказать накопившееся.
- У меня нет жизни без тебя, Борис. Савинков смотрит, улыбаясь. Думает:
женщину трудно обмануть, она по своему слышит мужчину.
- Ты, Борис, меня меньше любишь, чем я тебя. Ведь когда ты уходишь, у
меня замирает жизнь. Ты даже не представляешь, как я мучусь, боюсь, когда ты
на собраниях.
- Впереди, Вера, еще больше мучений. Я ведь только начинаю борьбу.
- И я пойду с тобой. Разве не было женщин в революции?
- Женщины в революции никого не любили кроме революции, - говорит
Савинков, блестя монгольскими углями глаз.
11
Каляев сегодня был бледнее обычного. Худые плечи, прозрачные глаза,
скрещенные, похожие на оранжерейные цветы, руки с тонкими кистями. Он
казался Савинкову похожим на отрока Сергея Радонежского с картины Нестерова.
Каляев задумчиво забывал в пространстве светлые глаза. Говорил Савинков.
- Янек, хочется дела - расхаживал он по комнате.
- Хочу практики, я, Янек, не люблю теории, живой борьбы хочу, чтобы
каждый нерв чувствовал, каждый мускул, вот я и против тех, кто в нашей
группе придавлен экономизмом, отрицает необходимость борьбы рабочих на
политическом фронте. Возьми вот "Рабочую мысль", ведь читают с жадностью,
даже пьяницы, старики читают. Задумываются, почему, мол, студенты бунтуют?
Стало быть нельзя смотреть на рабочего, как на дитятю. У него интересы выше
заработной платы. А у нас не понимают, поэтому отстают от стихийного подъема
масс. А подъем, Янек, растет на глазах. И горе наше будет в том, если мы,
революционеры, не найдем русла по которому бы пошла революция. Ты знаешь,
вот Толмачев, молодой красавец слесарь, рассказал я им на Александровском
сталелитейном о народовольцах-террористах. Едем с завода, а он вдруг - эх,
Борис Викторович, как узнал я от вас, что в Шлиссельбурге еще 13 человек
сидят - душа успокоиться не может! - Чем это кончится? Бросит такой Толмачев
кружки наших кустарей, выйдет на улицу и всадит околодочному нож в сердце!
Вера любила, когда горячился Борис. Он действительно походил тогда на
барса, как смеясь говорил Каляев: - "ходил как барс, по слову летописца".
Савинков резал комнату большими шагами.
- Ты о чем, Янек, думаешь? - проговорил, остановившись.
Каляев поднял нервное лицо, сказал:
- Разве не стыдно сейчас жить? Разве не легче умирать, Борис, и даже...
убивать?
12
Жандармский ротмистр близко нагнулся к карточке на двери, был близорук.
Потом рванул звонок четыре раза, не оборачиваясь на солдат.
Савинкову показалось - потоком хлынули жандармы, а их было всего
четверо. Ротмистр с злым, покрытым блестящей смуглью, лицом шагнул на
Савинкова.
- Вы студент Савинков? Проведите в вашу комнату. В комнате, опершись
руками о стол, стояла бледная Вера.
- Проститесь с женой.
Сдерживая рыданья, обняв Бориса, Вера не могла оторваться от его
холодноватых щек. Но лишь - взглянула. Он ответил взглядом, в котором
показались любовь и нежность.