"В.Гюго. Наполеон Малый" - читать интересную книгу автора

сенаторы, префекты и дивизионные генералы - восемьдесят три франка в день,
председатели секций Государственного совета - двести двадцать франков в
день, министры - двести пятьдесят два франка, а монсеньер принц-президент,
включая сумму, отпускаемую ему на содержание королевских замков, получает в
день сорок четыре тысячи четыреста сорок четыре франка сорок четыре сантима.
Восстание 2 декабря было поднято против "двадцати пяти франков"!

V
Свобода печати

Мы видели, что представляет собой законодательство, что представляют
собой управление и бюджет.
А правосудие? То, что некогда именовалось кассационным судом, ныне
превратилось в отдел регистрации при военных советах. Солдат, выходя из
кордегардии, пишет на полях свода законов: "Я желаю!" или: "Я не желаю!"
Везде и всюду распоряжается капрал, а суд только скрепляет это распоряжение.
"А ну-ка, подбирайте ваши мантии - и шагом марш, а не то..." Отсюда эти
приговоры, аресты, эти чудовищные обвинения! Какое зрелище представляет
собой это стадо судей, которые плетутся по дороге беззакония и срама,
сгорбившись, опустив голову, покорно подставляя спину под удары прикладов!
А свобода печати? Что об этом сказать? Не смешно ли даже произносить
эти слова? Свободная пресса, честь французской мысли, освещавшая сразу со
всех точек зрения самые разнообразные и важные вопросы, бессменный страж
интересов нации - где она ныне? Что сделал с ней Бонапарт? Ее постигла та же
участь, что и свободную трибуну. В Париже закрыто двадцать газет, в
департаментах - восемьдесят; всего уничтожено сто газет. Иными словами, если
подходить к вопросу только с чисто материальной стороны, бесчисленное
количество семейств осталось без куска хлеба. Это значит - поймите это,
господа буржуа! - сто конфискованных домов, сто жилищ, отнятых у хозяев, сто
купонов ренты, вырванных из книги государственного долга. Полное тождество
принципов: задушить свободу значит уничтожить собственность. Пусть
безмозглые эгоисты, рукоплескавшие перевороту, призадумаются над этим.
Вместо закона о печати издается декрет, султанское повеление, фирман,
помеченный и скрепленный императорским стременем; система предостережений.
Нам ли не знать этой системы? Мы ежедневно видим ее в действии. Только эти
люди и могли придумать нечто подобное. Никогда еще деспотизм не проявлял
себя с более грубой и тупой наглостью, чем в этом запугивании завтрашним
днем, которое угрожает расправой и предваряет ее, - подвергает газету
публичной порке, прежде чем ее прикончить. При этой системе правления
глупость поправляет жестокость и умеряет ее. Весь закон о печати может быть
резюмирован в одной строке: "Разрешаю тебе говорить, но требую, чтобы ты
молчал!" Кто же царствует над нами? Тиберий? Шахабахам? Три четверти
республиканских журналистов изгнаны и высланы, остальные, преследуемые
смешанными комиссиями, разбежались кто куда, скитаются и скрываются. Там и
сям, в четырех или пяти уцелевших газетах, в четырех или пяти независимых,
но взятых на заметку журналах, над которыми занесена дубина Мопа, пятнадцать
или двадцать журналистов, мужественных, серьезных, честных, прямодушных,
неподкупных, пишут с цепью на шее и с колодкой каторжника на ноге. Талант -
под стражей двух часовых, Независимость - с заткнутым ртом, Честность - под
караулом, - и Вейо, который кричит: "Я свободен!"