"Виктор Гюго. Рюи Блаз" - читать интересную книгу автора

свое выражение в лице дона Саллюстия, а вторая - в лице дона Цезаря. Они -
двоюродные братья.
Здесь, как и везде, набрасывая это изображение кастильской знати около
1695 года, мы, понятно, не имеем в виду редкие и почтенные исключения...
Продолжим нашу мысль.
Вглядываясь пристально в эту монархию и в эту эпоху, мы видим, что ниже
знати, расколовшейся надвое и до известной степени олицетворяемой двумя
людьми, которых мы сейчас назвали, шевелится в тени нечто великое, темное и
неведомое. Это - народ. Народ, у которого есть будущее и нет настоящего;
народ-сирота, бедный, умный и сильный, стоящий очень низко и стремящийся
стать очень высоко; носящий на спине клеймо рабства, а в душе лелеющий
гениальные замыслы; народ, слуга вельмож, в своем несчастии и унижении
пылающий любовью к окруженному божественным ореолом образу, который
воплощает для него среди развалившегося общества власть, милосердие и
изобилие. Народ - это Рюи Блаз.
А над этими тремя людьми, которые, - если смотреть на них под этим
углом зрения, - заставляют жить и действовать на глазах зрителя три начала и
в этих трех началах - всю испанскую монархию XVII века, - над этими тремя
людьми высится чистое и лучезарное создание, женщина, королева, несчастная
как женщина, ибо у нее словно и нет мужа; несчастная как королева, ибо у нее
словно и нет короля; склонившаяся, в приливе царственного сострадания, а
может быть, и женского чувства, к тем, кто стоит ниже ее, и смотрящая вниз,
тогда как Рюи Блаз, народ, смотрит вверх.
На взгляд автора, эти четыре соединенные таким образом фигуры, - не
умаляя значения второстепенных персонажей, усиливающих правдивость картины в
целом, - резюмируют самые яркие черты, которые представляла взору
историка-философа испанская монархия сто сорок лет тому назад. К этим
четырем фигурам можно было бы, пожалуй, прибавить пятую - фигуру Карла II.
Но в истории, как и в драме, Карл II Испанский - не личность, а тень.
Мы спешим оговориться, что сказанное нами не является объяснением Рюи
Блаза. Это только одна из сторон пьесы, это то впечатление, которое драма,
если бы она заслуживала серьезного внимания, могла бы, в частности,
произвести на человека вдумчивого и добросовестного, исследующего ее,
скажем, с точки зрения философии истории.
Но как бы эта драма ни была незначительна, она, как и все на свете,
имеет много других сторон, и есть много иных способов рассматривать ее. Идея
может, подобно горе, предстать перед нами в нескольких видах. Это зависит от
того, с какой точки мы смотрим. Да простят нам слишком пышное сравнение,
которым мы пользуемся только для того, чтобы яснее выразить нашу мысль:
Монблан, если на него смотреть из Круа-де-Флешер, не похож на Монблан, каким
мы его видим из Саланша. Тем не менее это все тот же Монблан. Точно так же -
переходя от великого к малому - и эта драма, исторический смысл которой мы
сейчас разъяснили, представилась бы нам в совсем ином виде, если бы мы стали
рассматривать ее с еще гораздо более возвышенной точки зрения - с точки
зрения чисто человеческой. В таком случае дон Саллюстий олицетворял бы
безграничное себялюбие и неустанную заботу, его противоположность, дон
Цезарь, - бескорыстие и беззаботность, в Рюи Блазе отразились бы гений и
страсть, угнетаемые обществом и устремляющиеся тем выше, чем сильнее этот
гнет, и, наконец, королева олицетворяла бы добродетель, подвергающуюся
большой опасности вследствие скуки.