"Остров и окрестные рассказы" - читать интересную книгу автора (Петрович Горан)

ТРОСТИНКА

Створки ворот были открыты настежь. Я знал, что открыли их еще на заре. Для верности, чтобы путники, не дай бог, не прошли мимо, да к тому же, как это делали хозяева в старые времена, три раза бросили через левое плечо ключ, а через правое семь раз громко проговорили:

— Гость в дом — соль в ступу!

После поцелуев отец и мать выложили на стол во дворе гостинцы и любопытство. Бабушка вынесла зазолотившийся мед и веночки из свежих поклонов и приветов. Ведра скользнули в глубину колодца. Проделав обратный путь, они неохотно, с визгом и препирательствами, расстались с плещущейся водой. Цыплята рассыпались во все стороны, чтобы разнести весть о приезжих. Кот соскользнул со скамейки. Дедушка взял меня за руку и повел в сторону. Расспросов из города он не любил, а меда не брал в рот еще с того времени, когда дорожные рабочие проложили к нам шоссе — прямо через самую богатую цветами поляну.

Так что мы сидели теперь под большим стогом утреннего света и поглядывали друг на друга. Я на него — широко раскрытыми глазами. Он на меня — прижмуренно. Так же как и всегда, когда он готовился к разговору, дедушка протянул руку, ловко вытащил из стога небольшой лучик, сломал его посередине, половину дал мне, а вторую небрежно сунул в уголок собственного рта.

— В этом году немного горчит, — всегда одинаково начинал он, прикусывая лучик, сверкнувший в его зубах.

— Горькое лето? — важно спрашивал я, горя нетерпением показать, насколько я вырос с прошлой нашей встречи.

— Сухо, — дедушка был скуп на слова.

— Сухо, сухо, — с еще большей важностью соглашался я, грызя соломинку утреннего света.

За завтраком мы угощали друг друга каждый своим. Мамины расспросы крошились по столу. Бабушкины похрустывающие новости сияли, соревнуясь ароматом с еще теплым хлебом. Дедушка молчал, но зато очень громко прихлебывал холодное молоко. Бабушка искоса укоризненно поглядывала на него. Но он не обращал на это внимания. Отец целиком посвятил себя своему любимому сыру. Я пытался сосчитать, столько ли волосков побелело на голове у дедушки, сколько стыдливо затемнилось над моей верхней губой.

— Как твои дела, мама? — спросила мать бабушку.

— Слава Богу, хорошо, — ответила та, поправляя платок, а я заподозрил, что под ним она держит свернутые трубочкой слова. — Правда, бессонница меня мучит.

— Может, в следующем году мы купим новую машину, — похвалилась мать.

— В прошлом году умер последний здухач в нашем селе, — новость была и у бабушки.

— Тучегон?! — оторвался от сыра отец. — Сейчас, в конце тысячелетия?! Видно, он был очень старый. Удивительно, что он столько прожил!

— Здухач — это человек, у которого под мышками растут крылышки, — повернулась ко мне бабушка. — Крылья эти маленькие, но от них большая польза. Он охранял посевы от града. Ты был еще маленький и не помнишь, но когда на село надвигалась черная туча, он выдирал с корнем развесистый дуб, взлетал в небо и этим дубом подчистую выметал всю тучу. Оставалось только небо! А что теперь будет, не знаем. И очень боимся за урожай!

— А почему бы против града не попробовать ракеты? — предложил отец.

Бабушка с сожалением рассмотрела его вопрос со всех сторон и, оценив как неуместный, отвергла презрительным жестом:

— Глупости все это! Сам подумай! Неужели не знаешь, что хорошего тучегона ничем не заменишь!

Дедушка очень громко хлебнул молока.

После завтрака мать и бабушка застелили стол чистотой, на середину, для пчел, положили разрезанную пополам грушу и пошли в дом осматривать шкаф с венчальной одеждой. Мать обещала кому-то в городе привезти образчики вышивки. Отец решил размять ноги и направился к фруктовому саду, где ему пришлось еще раз изумиться: и почему это дедушка упорно отказывается посадить новейший сорт яблони? Мы с дедушкой вернулись к стогу теперь уже почти полуденного света.

Опять держа в зубах соломинки солнечных лучей, мы продолжили разговор с того самого моста, на котором его прервал завтрак.

— Сухо, сухо, — сказал я, покусывая лучик.

— Сухо, но главная беда даже не в этом, — вздохнул дедушка, и что-то скрипнуло у него в груди.

Я молчал и терпеливо ждал. Знал, что вскоре разговор потихоньку сдвинется с места.

—    Уровень яви опасно поднялся, это видно по сосне, — начал дедушка.

Краем глаза я смерил дерево, которое, по преданию, выросло из семени, занесенного ветром, поднявшимся в тот момент, когда здесь проскакал верхом один из героев нашего прошлого. В нескольких добрых высотах над нашими головами я заметил красную шерстяную нитку, которой дедушка отмечал состояние яви.

— Значит ли это, что мы очень глубоко под уровнем сна? — озабоченно осведомился я.

— Глубоко как никогда, — тяжело вздохнул дедушка. — Настолько далеко от поверхности, что еще с твоего прошлогоднего приезда я дышу через полую тростинку длиной в четыре сажени.

— Тростинку?! Какую тростинку?! Где у тебя тростинка?! — я опутал дедушку взглядами.

— Я же тебе говорю, полую тростинку, толщиной в палец, длиной в четыре сажени, главное — невидимую глазу!

— А я?! — всполошился я. — А мне что, задохнуться в яви, без тростинки?!

— Неужели ты запрятал свою храбрость в погреб? Какой позор! Если ты не хочешь, чтобы она превратилась в подгнивший кукурузный початок, скорее вытаскивай ее оттуда! Главное, не бойся, с тобой явь не справится так легко, как с нами, стариками! — дедушка ободряюще пытался стряхнуть с моих плеч страх.

— А что будет с бабушкой? У нее тоже есть тростинка? — Я еще не был полностью уверен и нашей безопасности.

— Бабушка?! — Дедушка даже пальцем указал на свои слова, должно быть, желая подчеркнуть их значение. — Она в яви ориентируется, как чибис в воде. Ей опасен сон. Поэтому она и не спит мочи напролет. Призраком бродит до самого утра. Говорит, бессонница, но я-то знаю, в чем дело. В этом доме от такого количества яви задыхаюсь один я! Иначе говоря, если бы я не дышал через тростинку, такую высокую, что ее хватает до сна, мне бы не поздоровилось!

— Вот, значит, как, — сказал я и снова поднял глаза на сосну.

Знак, отмечающий уровень яви, — красная шерстяная нитка, закрепленная на коре старого дерева, — напоминал петлю-удавку, которая угрожающе покачивается и необратимо, вдох за вдохом, затягивается на шеях наших жизней.

Обед представлял собой разбухший завтрак. Снова главным блюдом стали расспросы и разговоры. В придачу были поданы овощной суп и фаршированные кабачки. Дедушка очень громко прихлебывал суп. На самом деле только остальные думали, что он прихлебывает суп так же, как утреннее молоко, а я-то знал, что это он через тростинку вдыхает сон. Похоже, уровень яви поднялся еще на одну высоту.

— Не хлюпай так громко, места для разговора не остается, — бабушка даже отважилась вслух попенять ему.

— Ты что-то сказала? — спросил дедушка.

— В последнее время он странно себя ведет, — обратилась бабушка к отцу. — Сам видишь, я не выдумываю, а в начале лета застала его, когда он залез на старую сосну. А что, если бы он оттуда свалился? С такой высоты и о траву можно сломать все ребра!

— Чтобы я да упал с дерева?! — обиделся дедушка.

— Неужели ты действительно полез на дерево? — изумился отец, а мать разволновалась.

— Да, — дедушка отрывисто хлебнул супа.

— И? Что ты хотел там найти? — отец положил ложку, а мать продолжала волноваться.

Дедушка осмотрел каждого особым медленным взглядом. Если прислушаться, можно было услышать, как где-то в глубине груди он с шуршанием разворачивает свою тайну, потом вдруг передумывает и начинает тайком ее заворачивать, чтобы тут же снова передумать и у всех на глазах развернуть то, что хранил в себе.

— Я там искал место, которого достигает явь и откуда простирается сон! — ответил он наконец решительным тоном. — Раньше явь едва доходила мне до колен. Сейчас она затопила все расположенные в низине части села. И все соседнее село. А так как мы толком не заботились о насыпи, то вообще чудо, что она еще хоть как-то держит. Должен вам сказать, оттуда, с сосны, дело выглядит совсем невесело. Нам грозит паводок!

— Паводок?! — искренне изумился отец.

— Наводнение! — подтвердил дед. — Мы все потонем!

— Я ничего такого не чувствую, — не переставал изумляться отец.

— Это потому, что ты в городе уже привык к яви. Честно говоря, вас двоих я уже давно считаю утопленниками! — заявил дедушка.

— Оборони, Господь! А ну вставай из-за стола! Поднимайся со своего места! Что ты несешь, горюшко ты мое! — Бабушка старалась осенить крестом каждое его слово.

— Не причитай, не причитай, поздно, не поможешь, утопленники они, с тех самых пор, как уехали отсюда, — спокойно ответил дедушка.

Потом он на мгновение приподнялся со своего места. Только затем, чтобы стоя добавить:

— Ну что ж, это тоже жизнь, можно и так влачить свои дни!

Повисла мучительная тишина. Отец неуверенно улыбнулся. Несколько раз повернулся, то вправо, то влево, словно ища выход, хотя обедали мы во дворе. Наконец взял себя в руки и с видимым облегчением выдохнул:

— Метафора.

— Может, ты стал плохо видеть? Прости, но я здоров как бык. — Дедушка гордо выпрямился и ударил себя кулаком в грудь.

До конца обеда к расспросам никто даже не притронулся. То, что от них осталось, бабушка осторожно собрала и спрятала до одиноких зимних дней. Она казалась мне похожей на маленькую птичку, может быть на чибиса, которому крохи нашего внимания помогают прокормиться и выжить до нашего следующего приезда.

Пока бабушка расспрашивала отца и мать, что это за болезнь такая — метафора, и насколько она опасна, мы с дедушкой отправились побродить. И, разумеется, по пути грызли соломинки послеполуденного света.

Тропинка, ведущая к горе, лениво извивалась. Воздух редел. Тяжесть, которую я чувствовал вокруг горла, спустилась до поясницы, а когда мы поднялись на лесную поляну, сползла до самых колен.

— Отсюда прекрасно видно положение дел, — взмахом руки дедушка указал на долину. — Явь натекает сюда главным образом по дороге.

Действительно, с этого места, с лесной поляны, главная деревенская дорога, проложенная напрямик через поля и луга, выглядела как промоина, по которой неудержимо несется стремительный поток яви, готовый опрокинуть все, что окажется на его пути. В безопасности оставалось только то, что располагалось довольно высоко, вне досягаемости взбесившегося потока.

Граница проходила по середине соседней горы. Внизу буковая роща поредела, местами даже засохла. Вверху она зеленела — я готов был поклясться, что на месте был каждый листик. Вообще, все находящееся над линией соприкосновения сна и яви выглядело более полным. Небо было ясным. Горы купались в синеве, словно утесы в море. Стаи птиц походили на пену, которая скапливалась то здесь, то там.

Между тем все, что было ниже границы сна и яви, свидетельствовало о полном беспорядке. Не было никакого сомнения: поток яви притащил в некогда прекрасную долину огромное количество совершенно ненужных вещей. Кротовьи горки домов обезобразили поля. Металлические мосты грубо душили ручьи и реку. Ограды исковеркали поверхность земли. Только теперь я ясно понял, что так беспокоило дедушку.

Нога за ногу, мы неохотно пустились в обратный путь. Дедушка сказал:

— Прежде чем мы снова вернемся вниз, вдохни как можно больше сна, хоть на какое-то время тебе хватит.

Я остановился и глубоко вдохнул. Потом зажмурился, задержал дыхание и нырнул.

Когда мы вошли во двор, на столе терпеливо ждала большая корзина с яблоками, кукурузной мукой, орехами, медом, оплетенной бутылкой крепкой ракии, венчиками чеснока против сглаза и стеблем базилика. Все это было прикрыто вышитым крестом полотенцем.

Сумрак накрыл своим покрывалом стога из солнечных лучей. И теперь складывал в копны лунный свет.

— Может, заночуете? — робко предложила бабушка.

— Послезавтра нам на работу, — ответила мать.

— Тогда, конечно, неудобно, — тут же отступилась бабушка.

Дедушка молчал. Если дышишь через полую тростинку, особенно не поговоришь.

— Счастливо оставаться, — улыбнулся отец.

Когда будешь на повороте, у реки, смотри не сворачивай на свет с западной стороны, — напутствовала бабушка. — Это сверкают глаза дракона, говорят, как раз в эти дни он скитается где-то поблизости...

— Поехали, — прошептала мать. — Поехали, пока я не заплакала.

С бабушкой мы расцеловались. С дедушкой пожали друг другу руки. Пока его ладонь сжимала мою, я почувствовал, что он передает мне что-то вроде бумажного шарика. Взглядом он показал наверх, туда, где над явью покачивался сон. Какое-то тайное послание, подумал я и крепко сжал пальцы.

Лишь в двух далях от их дома я решился развернуть этот клочок бумаги. Но там не было ни одной буквы. Только в самой сердцевине бумажных морщин лежало маленькое зернышко — изукрашенное причудливыми узорами семя полого тростника.

Я знал, что там, у нас за спиной, кот снова занял свое место на скамейке, дедушка принялся крест-накрест связывать пучки лунного света, а бабушка с тяжелым сердцем затворяет ведущие во двор ворота.