"Игорь Губерман. Вечерний звон " - читать интересную книгу автора

меня более всего. Какая-то немолодая женщина заботится о бытовом удобстве:
трогает диван и проверяет, есть ли в нем постельное белье. Все наконец
расходятся, пожимая мне руку, явно торопясь уйти из камеры. Я остаюсь один,
закуриваю и плетусь к столу. На нем лежит стопа чистой бумаги, а отдельно -
лист, на котором что-то напечатано. Я достаю очки, уже я знаю, что лежит
там - обвинительное заключение. Я сразу же читаю про свою вину: "Неправедное
чувство одиночества и жалобы на это вслух". А ниже - предложение комиссии
какой-то (много подписей под ним): "Наказать реальным одиночеством на
срок..." Я понимаю, что назавтра суд заполнит многоточие. И тут такая на
меня тоска, и злоба на себя, и жалость к близким навалились, что от этих
ощущений я проснулся. Лег на левый бок, наверно, а сердчишко этого не
любит - первое, что я подумал, снова собираясь тихо спать. Но сон уже не
шел. А мысли потекли - предутренние, трезвые и осудительные мысли. Что
напрасно я болтаю, и что грех мне жаловаться, и что сны случайно не бывают,
и что я - неблагодарная скотина. Запишу я это назидание, подумал я: внутри
меня живет неведомая личность, более разумная и справедливая, чем та, что
пьет и разглагольствует снаружи.
Пора теперь и к замыслу початой книги обратиться. Это сделать очень
просто, ибо никакого замысла в ней нет. И в жизни моей так же было: я никак
не мог найти приличную определенную дорогу, отчего упрямо брел по
нескольким. Вся эта книга рождена словоохотливостью пожилого человека. И
ничуть не более того. И я ее нисколько не рекомендую для внимательного
чтения. Однако же, не полистав ее, вы упускаете возможность ощутить
сочувственную грусть: вот до чего он докатился, этот некогда веселый
выпивоха. И с немалым воодушевлением подумать, как еще вы далеки от
горестного личного заката.
Я вообще расстраивать читателя нисколько не намерен. Уже много лет я
помню дивные слова Зиновия Паперного. На каком-то выступлении литературном,
еще в зал не выходя, он попросил Натана Эйдельмана: "Только умоляю, Тоник,
не напоминайте, что Дантес убил когда-то Пушкина, не огорчайте зря
аудиторию, не надо портить праздник!"
Светлые страницы непременно тоже будут. В начале года Петуха меня
постиг на Украине как-то вечером большой сценический успех. Еще и до отъезда
на гастроли уже знал я, что в Днепропетровске буду выступать в театре оперы.
Но как-то я забыл об этом, ибо думал о забавном совпадении одном. Ведь в
этом городе Светлов родился, и воспел он яркую зарю свихнувшейся мечты
российской. Не сбылась она, по счастью, и крестьянам не отдали землю в
Гренаде. Но и Галич родился в Днепропетровске и воспел все пошлости заката
той эпохи. А теперь в России мистика в почете, а Блаватская Елена - тоже из
Днепропетровска. Ну, словом, я забыл о месте выступления. Но когда минут за
двадцать до начала меня дернули проверить микрофон, я обнаружил между собой
и залом большую оркестровую яму. И только тут с восторгом осознал, что я - в
театре оперы. И я подумал: идиотом буду, если не спою. Что начисто лишен я
слуха и голоса, никогда и ранее меня не смущало. Захотеть, но испугаться -
вот что было бы позором, легкомысленно подумал я. И начал так второе
отделение:
- Друзья мои, надеюсь, что первое отделение вам понравилось. (Жидкие и
удивленные хлопки.) Поэтому сейчас я причиню вам небольшую эстетическую
неприятность. Мне кажется, что глупо было бы - попасть на сцену оперы и
ничего не спеть. (Смех, аплодисменты.) Неприятность состоит в том, что у