"Василий Гроссман. Четыре дня" - читать интересную книгу автора

обступили его, все одновременно говоря и размахивая руками. Потом толстяк
пошел к одному из домов, победно стуча отвоеванными ботинками, а люди шли
вслед за ним, хлопали его по спине и хохотали, полные гордости, что
маленький человек оказался сильней солдата.
- Да, сплошные немцы, - сказал Москвин. Верхотурский ударил его по
животу, проговорил:
- Вот какие дела, товарищи, - и, оглянувшись на дверь, сказал: -
Поляков мы прогоним через месяц или три - это мне не внушает сомнений, а вот
с этим индивидом нам долго придется воевать, ух как долго!
И военкомы одновременно взглянули ему в лицо, как глядят дети на
взрослого, читающего им вслух.

III
Перед обедом произошел скандал. Вернувшись с визитов, доктор вздумал
заняться хозяйством. Так всегда случалось, когда в приемной не было больных.
И так как доктор не мог оставаться без дела, это доставляло ему прямо-таки
физическое страдание, он прошелся по комнатам, поправил криво висевшую
картину, попробовал починить кран в ванной комнате и, наконец, решил
заняться перестановкой буфета. Умудренный опытом, Коля отказался ему
помогать.
Тогда доктор перенес столик красного дерева из коридора в столовую,
бормоча:
- Черт знает что... вещи, которым буквально цены нет, почему-то должны
гнить в передней.
Потом в столовую забрел Москвин и взялся вместе с доктором передвинуть
буфет. Рана мешала ему - он не мог ни приподнять буфет, ни толкать его
грудью. Однако он так усердно принялся подталкивать буфет задом, что посуда
отчаянно задребезжала.
- Что вы делаете, ведь это хрусталь! - закричал доктор и кинулся
открывать дверцу; оказалось, что одна рюмка разбилась. И как полагается, в
то время, когда доктор зачем-то старался приставить длинную ножку рюмки к
узорной светло-зеленой чашечке, в столовую вошла Марья Андреевна. Она
всплеснула руками и так вскрикнула, что Факторович, бывший у себя в комнате,
а Поля - в кухне, прибежали в столовую.
Марья Андреевна не жалела рюмки, ей вообще ничего не было жалко. Доктор
всегда жаловался, что она его разоряет тем, что кормит десятки нищих, отдает
им совершенно новые вещи, ворчал, что и ротшильдовских капиталов не хватит,
чтобы окупать расходы ее безмерного гостеприимства. Вот и сейчас он узнал на
Москвине свои совершенно новые брюки английского шевиота, купленные за
четыре пятерки у приехавшего из Лодзи контрабандиста. Но у Марьи Андреевны
был стальной характер, доктор знал, что нет во вселенной силы, которая
заставила бы ее измениться, и он молча сносил и обедавших на кухне бедняков,
и посылки, которые она отправляла своим бесчисленным племянникам и
племянницам, примирился он и с комиссарами, которые, приехав просвечиваться,
неожиданно поселились на полном пансионе в комнате - кладовой.
Марья Андреевна не любила, когда муж вмешивался в хозяйственные дела.
Однажды, это было двенадцать лет тому назад, когда доктор зашел в кухню и
изменил программу обеда, она бросила в него глубокую тарелку. И теперь, при
домашних неладах, она предостерегала мужа: "Не доводи меня до того, что
однажды произошло", - и он тотчас же уступал ей.