"Василий Гроссман. В городе Бердичеве" - читать интересную книгу автора

Бэйла.
Потом боли прошли, и Вавилова решила, что напрасно посылали за
акушеркой.
Но через полчаса боли снова начались. Лицо Вавиловой стало бледным, и
загар на нем лежал как-то особенно мертво. Вавилова стиснула зубы, выражение
лица у нее было такое, точно она думала о чем-то мучительном и стыдном, и
вот-вот быстро подымется, закричит: "Что я наделала, что я наделала!" - и
закроет в отчаянии лицо руками.
Дети заглядывали в комнату, слепая бабушка грела на плите большую
кастрюлю воды. Бэйла поглядывала на дверь: выражение тоски в лице Вавиловой
пугало ее. Наконец пришла акушерка. Ее звали Розалия Самойловна. Она была
стриженая, коренастая, краснолицая.
И сразу весь дом наполнился ее сварливым, пронзительным голосом. Она
кричала на Бэйлу, на детей, на старуху бабушку. Все забегали вокруг нее. В
кухне загудел примус. Из комнаты начали вытаскивать стол, стулья, Бэйла
быстро, точно туша пожар, мыла пол, сама Розалия Самойловна выгоняла мух
полотенцем. Вавилова глядела на нее, и ей казалось, что это приехал в штаб
командарм. Он тоже был коренастый, краснолицый, сварливый, и приезжал он
тогда, когда на фронте бывал прорыв, все, читая сводки, переглядывались,
шептались, точно в штабе лежал покойник или тяжелобольной. И командарм грубо
рвал эту сеть таинственности и тишины: криком, руганью, приказами, смехом,
точно ему не было дела до оторванных обозов и окруженных полков.
Она подчинялась властному голосу Розалии Самойловны, отвечала на ее
вопросы, поворачивалась, делала все, что она ей велела. Порой мутилось
сознание, ей казалось, что стены, потолок теряют определенность поверхностей
и линии, волнами лезут на нее. Она снова приходила громкого голоса акушерки
и видела ее красное, потное лицо, белые хвостики косынки вокруг шеи. Она ни
о чем не думала в эти минуты. Хотелось выть диким, волчьим голосом, кусать
подушку. Казалось, что кости хрустели и ломались, и клейкий, тошный пот
выступал на лбу. Но она не кричала, а лишь скрипела зубами и, судорожно
поводя головой, заглатывала воздух.
Временами боль проходила, точно ее совершенно не было, и она,
изумляясь, смотрела вокруг себя, слушала шум базара, удивлялась стакану на
табурете, картине на стене.
А когда взбесившийся от стремления жить ребенок начинал снова рваться,
она испытывала ужас наступающих схваток и смутную радость: пусть скорее,
ведь это неизбежно.
Розалия Самойловна негромко сказала Бэйле:
- Если вы думаете, что я бы себе пожелала рожать в первый раз в
тридцать шесть лет, то вы ошибаетесь, Бэйла.
Вавилова не расслышала ее слов, и ей стало страшно оттого, что акушерка
заговорила тихим голосом.
- Что, не выживу? - спросила она.
А Бэйла стояла у дверей бледная, растерянная и, пожимая плечами,
говорила:
- Ну-ну. И кому это нужно, это мученье - ни ей, ни ребенку, ни отцу,
чтоб он сдох, ни богу на небе. Какой умник это придумал на нашу голову?
Много часов продолжались роды.
Магазаник, придя домой, сидел на ступеньках крыльца. Он волновался,
точно рожала его Бэйла. Сумерки сгустились, в окнах зажегся свет. Евреи