"Василий Семенович Гроссман. Добро вам!" - читать интересную книгу автора

страсти разгоряченных победой пьяных солдат, о чудной нежности иноземного
Ромео к армянской Джульетте.

3


Поезд пришел в Ереван утром 3 ноября. Меня никто не встречал. Я стоял под
голубым теплым небом на перроне, а на мне был толстый шерстяной шарф,
суконная кепка и новое демисезонное пальто - я его купил перед отъездом,
чтобы, как говорится, выглядеть в Армении прилично. И действительно,
оглядывая меня, московские знатоки светской жизни говорили: "Не блестяще, но
для переводчика пригодно". В одной руке у меня был чемодан, довольно-таки
тяжелый - я ведь приехал в Армению на два месяца, в другой руке - мешок с
тяжелой рукописью, подстрочником эпопеи о строительстве медеплавильного
завода, написанной видным армянским писателем Мартиросяном. Эту рукопись я
переводил.
Умолкли радостные возгласы, и отсверкали черные глаза встречавших,
промчались люди, спешившие занять очередь на такси, состав Москва-Ереван
пополз на запасный путь, уплыли мутные стекла в потеках дождя, пыльные
зеленые стены усталых, взмыленных вагонов, пробежавших почти три тысячи
километров. Кругом все было незнакомое, и сердце сжалось - последний кусочек
Москвы ускользнул от меня.
Я увидел большую площадь, склоненную к вокзалу, и огромного полуголого
человека на бронзовом коне - он обнажил меч; я понял: это Давид Сасунский.
Памятник поражал мощью: герой, конь, меч - все было огромно, полно
движения, силы.
Я стоял на просторной площади и тревожно соображал - меня никто не
встретил. Я все поглядывал на площадь и на великолепный монумент... Сейчас
мне показалось, что и движение, заложенное в бронзу, и мощь коня, и мощь
Давида Сасунского чрезмерны. Это не бронзовая легенда, это бронзовая реклама
легенды.
Отправляться прямо в гостиницу? Без брони в гостиницу не пустят. Тащиться
по улицам армянской столицы под жарким солнцем в мохнатом пальто, в кепке, в
теплом шарфе... Что-то тоскливое и смешное есть в облике залетного человека
в чужом городе. Стиляги смеются, глядя, как душным августовским днем идет по
Театральной площади якутский дядя в меховой куртке, транзитная тетка в
валенках.
Вот я стою в полутьме и прохладе в очереди в камеру хранения. Нейлонов тут
не видно: грустная молодая женщина с тихим, послушным ребенком, парень в
фуражке ремесленного училища, лейтенант с детскими деревенскими глазами,
непривычный к отечественным пространствам, за ним старик с деревянным
чемоданом... И вот я иду по площади, и встречные ереванцы оглядывают меня,
человека в пиджаке. Я вышел погулять, я иду купить хлеб-лаваш, поллитра, иду
в поликлинику принимать процедуры, никто не догадался, что я приезжий, что я
растерян и неточно помню адрес единственного своего ереванского
знакомого-писателя Мартиросяна.
Я сажусь в автобус. Почему-то неловко объявиться человеком, не знающим,
сколько стоит автобусный билет. Я даю кондуктору рубль, он знаками
спрашивает, нет ли денег помельче, я отрицательно качаю головой, хотя в
кармане моем немало медяков. Оказывается, цена на билет московская.