"Василий Семенович Гроссман. Фосфор" - читать интересную книгу автора

зашел к нему за книгой - комнатка была чистенькая, уютная, с ковриком, с
книжной полочкой. Мне ужасно понравилось у Кругляка. Он, видимо, обрадовался
тому, что я зашел к нему. Я сидел на диванчике, а Кругляк пододвинул ко мне
ломберный столик и угощал меня чаем, спрашивал, не дует ли от окна,
предлагал сварить яйцо всмятку.
Я стал бывать у него, мы вместе готовились к экзаменам. Иногда я оставался
у него ночевать, и утром, когда я мылся на обледеневшей кухне, Кругляк уже
успевал подмести пол, выветрить табачный и прочий дух, принести из магазина
свежий чурек, заварить чай.
Как-то я рассказал о Кругляке своим друзьям и предложил устроить у него
очередную субботу, и мои насмешливые, умные и привередливые друзья хорошо
отнеслись к моему сокурснику. Он им понравился. А ведь многочисленные
попытки ввести в нашу компанию новых людей обычно кончались неудачно - мы
осмеивали и дружно забраковывали новых кандидатов. Но, конечно, мы понимали,
что Кругляк человек без искры божьей. У Рабиндраната Тагора есть такие
строки: "О, великая даль, о, пронзительный зов твоей флейты". Нам было ясно,
что флейта не зовет Кругляка в великую даль.
Интегралы ему не давались. Выводы законов термодинамики он заучивал
механически, а излагая проштудированные страницы, обычно говорил: "Не сбивай
меня вопросами".
Но мы нравились ему вовсе не потому, что были белыми воронами. Он был
гостеприимным хозяином вовсе не потому, что ему импонировали аристократы
студенческого духа. Он был не дурак выпить. У него имелось много знакомых
девиц, но это не были студентки.
Он любил часто произносить слова "прекрасно", "прекрасное". Об участниках
наших суббот он говорил: "Какие прекрасные люди". И о колбасе в
университетском буфете он сказал, блестя карими яркими глазами:
"Прекрасная".
Он происходил из очень бедной еврейской семьи, отец его был лесником в
Полесье, брат пекарем, сестры портнихами. Все они плохо говорили по-русски,
картавили и пели, и мне нравилось спокойное достоинство Кругляка, когда он
знакомил с москвичами и ленинградцами своих родных. Ему не приходило в
голову стесняться их местечковой простоты.
Хотя я его знал лишь по совместным занятиям в университете и хотя,
казалось, он был из малознакомой, как говорится, не моей среды, я, не
колеблясь, в час денежной прорухи обратился прежде всего к нему. А как-то
ночью, опоздав на электричку (я жил в то время за городом - в Вешняках), я
вдруг оказался без ночлега и, стоя на Манежной площади, решал - к кому пойти
ночевать; решал недолго - пошел к Кругляку.
Однажды, в воскресный день, я и Абрамео устроили розыгрыш, невероятно
глупый и хулиганский. Абрамео обзвонил всех наших друзей и сообщил, что на
меня напали бандиты, раздели меня, избили и что я пришел к нему на службу, в
редакцию газеты, в нижнем белье, босой, с окровавленной головой. В редакции
Абрамео не занимал должности редактора, а состоял ночным сторожем, и,
естественно, мое положение было плохое - отлучиться Абрамео не мог ни на
минуту, а через считанные часы в редакцию начнут приходить сотрудники.
"Ребята, выручайте", - говорил Абрамео и вешал трубку.
Пришли все; первым с большим узлом пришел Кругляк.
К его приходу я лег на диван, Абрамео закрыл меня газетами, а на моем лбу
в виде повязки была закреплена полоса белой бумаги, картинно забрызганная