"Василий Гроссман. Все течет (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Поезд проносится мимо бревенчатых деревенских домиков и кирпичных
заводов, мимо оловянных капустных полей, мимо станционных платформ с
серыми асфальтовыми лужами от ночного дождя.
На платформах стоят угрюмые подмосковные люди в пластмассовых плащах,
надетых поверх пальто. Под серыми тучами провисают провода высоковольтных
передач. На запасных путях стоят серые, зловещие вагоны: "Станция Бойня,
Окружной дороги".
А поезд грохочет и мчится с какой-то злорадной, все нарастающей
скоростью. Скорость эта сплющивает, раскалывает пространство и время.
Старик сидел у столика, смотрел в окно, подперев кулаками виски. Много
лет назад юноша с лохматой, плохо расчесанной шевелюрой сидел вот так же у
окна вагона третьего класса. И хотя исчезли люди, ехавшие вместе с ним в
вагоне, забылись их лица, речи, в седой голове вновь ожило то, что,
казалось, уж не существовало вовсе.
А поезд уже вошел в зеленый подмосковный пояс. Серый рваный дым цеплялся
за ветви елей, прижатый токами воздуха, струился над дачными заборами. Как
знакомы эти силуэты суровых северных елей, как странно выглядят рядом с ними
голубой штакетничек, остроконечные дачные крыши, разноцветные стекла террас,
клумбы, засаженные георгинами.
И человек, который за три долгих десятилетия ни разу не вспомнил что на
свете существуют кусты сирени, анютины глазки, садовые дорожки, посыпанные
песком, тележки с газированной водой, - ахнул убедившись еще раз, по-новому,
что жизнь и без него шла, продолжалась.

2

Прочтя телеграмму, Николай Андреевич пожалел о чаевых, данных почтальону,
- телеграмма, очевидно, предназначалась не ему, и вдруг он вспомнил, ахнул:
телеграмма была от двоюродного брата Ивана.
- Маша! Маша! - позвал он жену.
Мария Павловна, взяв телеграмму, проговорила:
- Ты ведь знаешь, я без очков совершенно слепая, дай-ка мне очки. Вряд ли
его пропишут в Москве, - сказала она.
- Ах, да оставь о прописке.
Он провел ладонью по бровям и сказал:
- Подумать, приедет Ваня и застанет одни могилы, одни могилы.
Мария Павловна задумчиво сказала:
- Как неудобно получается с Соколовыми. Подарок-то мы пошлем, но все
равно нехорошо, ему ведь пятьдесят лет, особая дата.
- Ничего, я объясню.
- И с юбилейного обеда пойдет новость по всей Москве, что Иван вернулся и
с вокзала прямо к тебе.
Николай Андреевич потряс перед ней телеграммой:
- Да ты понимаешь, кто такой Ваня для моей души?
Он сердился на жену: ерунда, с которой обращалась к нему Мария Павловна,
возникла в его сознании еще до того, как жена заговорила с ним. Так не раз
уж случалось. Оттого-то он вспыхивал, видя свои слабости в ней, но не
понимал, что негодует не об ее несовершенствах, а о своих собственных. А
отходил он в спорах с женой так легко и быстро потому, что любил себя;
прощая ей, он прощал себя.