"Права животных и порнография" - читать интересную книгу автора (Миллер Эрик Дж.)

ЛЮФТ, ИЛИ ДО ТЕБЯ МНЕ ДОЙТИ НЕ ЛЕГКО

Аленка-Сморчок, Головенка с Кулачок (так дразнили его в детстве старшие братья за то, что он легко краснел, становясь алым, как маков цвет, и за необычайно малый размер головы, рук и ног по отношению к туловищу) ехал из Мобила в Новый Орлеан: у него выдалось что-то вроде отпуска, а работал он билетным кассиром на гоночном треке.

И вот ночью, что-нибудь без четверти двенадцать, Аленка-Сморчок подобрал Кэрол, молодую, хрупкого вида женщину, которая поведала ему, что последние полгода работает на панели после того, как уехала из маленького городка во Флориде. Она рассказывала об этом совершенно спокойно. Кожа у нее была бледной, но не слишком, а про ее зубы он подумал, что они так и сверкают. Она отметила его приятные манеры и красивые руки, а он сказал, что ему в ней нравится то, что он расценивает как неподдельную стыдливость. Она взяла его руку в свою, и он ее повел.

В гостиничном номере она быстро разделась и спокойно легла на кровать, лишь улыбалась немного нервно. Аленка-Сморчок по достоинству оценил то, что под ее профессионализмом скрывается такая невинность, какую редко встретишь не только у женщин ее ремесла, но и вообще у женщин. Поскольку самому себе он виделся ярким пятном в каждой такой, скорее всего, грубой и унылой жизни, с проститутками он всякий раз старался быть нежным и, что называется, состоятельным как мужчина, но с Кэрол он решил расстараться вдвойне.

— Ты просто ляг и расслабься, — говорил он ей, расстегивая штаны. — Я с тобой буду ласковым-ласковым и постараюсь, чтобы тебе было по-настоящему в кайф.

В изножье кровати он встал на колени и нежно разнял ее скрещенные лодыжки. Сперва ему показалось, что на ее промежность падает какая-то странная тень, но сразу понял, что это не так. Черная дыра между ее ногами как раз и была влагалищем, и размеров оно оказалось поистине непомерных.

— Ух ты, — прошептал он. Удивленно отстранившись, он осмотрел ее узкие бедра, твердую подушку живота и почти несуществующие груди. Подняв взгляд, увидел, что она следит за ним с печалью и пониманием.

— Ну что, ты, может, передумал? — спросила она.

Он вновь склонился к ней, положил ладони на ее не очень-то пухлые бедра и побольше их раздвинул. Да, такого громадного влагалища он не видывал в жизни. Губы тоже — толстые и длинные, тяжело свисали, напоминая хлебные лепешки под названием «лаваш слоновое ухо», которые он покупал у лоточников на ярмарке. Само отверстие было, по меньшей мере, дюйма четыре в длину да и в ширину дюйма два. Чернота, на которую у большинства женщин намекает лишь тонкая темная линия, у этой зияла настоящим провалом. Пришлось закрыть глаза и снова открыть. Даже писательная дырочка, как он заметил, раздвинув пальцами губы чуть пошире, такая, что в нее хоть палец суй. Разве что клитор с его капюшончиком обычного размера.

— Ух ты, — сказал он. — Ну и ну.

Она подняла голову и беспокойно завозилась.

— Был-лин, — сказал он. — Как это ни горько признавать, но вряд ли я тебя сильно порадую своим… То есть, ну ты понимаешь: я не Бог весть какой крупный мужчина, хотя, честно говоря, был бы даже и крупный, что толку. Ничего, если я спрошу тебя: ты когда-нибудь что-нибудь чувствовала хотя бы с кем-то?

— Да я не знаю. Наверное, да. Ну конечно, что-то я чувствую почти со всеми, когда мужчины делают там свое дело. Только как-то так слабенько. — Сказала и прикрыла глаза, словно в раздумье. Потом ее глаза широко открылись, и она добавила громким шепотом: — Иногда я удивляюсь, что же мужчина там чувствует. Меня больше всего как раз это беспокоит: что может чувствовать он. Я ничего не говорю, по большей части они добрые и хорошие. Часто бывает, что парень уходит, не сделав вообще ничего, но даже и тогда деньги они оставляют. Не могу пожаловаться: мужчины — они в основном хорошие, просто я за них переживаю, что же они-то с этого имеют.

Аленка-Сморчок немного подумал.

— Я тебе, милая, скажу вот что. Сегодня, то есть в эту конкретную ночь, я хочу, чтобы ты не думала о том, как там мужчина (в смысле я, стало быть) — чувствует он что-то или нет, потому что есть один секрет, и я его тебе сейчас раскрою. Я чувствую вот этим, — сказал он и постучал себя по голове. — Ага, для меня не очень важно, как мне там у тебя — тесно или нет. Бллин, да может, это и вообще не важно! Что мне от тебя надо? Мне надо убедиться, что ты что-то чувствуешь. Тогда нам будет хорошо обоим. А мне — ну что ж, придется поработать головой.

Она смотрела с недоумением.

— Ты не боись. Я в этом вижу трудность, которую надо превозмочь. Так что почему бы тебе не лечь спокойненько, закрыв глазки, а я попытаюсь… расшевелить тебя.

Еще не закончив фразу, он уже мягко толкал ее в грудь, и женщина повалилась плашмя. А он на коленях прополз между ее ногами дальше и уставился в эту брешь, в эту воплощенную отверстость, одновременно пытаясь выработать какой-то план.

— Хочу посмотреть поближе, не волнуйся, о'кей?

— О'кей.

У самого лица дыра показалась еще больше, чем была только что, и он не мог себе представить, чтобы это была часть женщины вроде нее, женщины обычного размера, да и вообще какого бы то' ни было существа человеческой породы. «Это неспроста, — подумал он с трепетом в животе, — это — самая таинственная дыра в мире, ход от меня к чему-то вне пределов той жизни, что была мне ведома. Как из нее извлечь побольше толку? Как пробудить чувство в этой отдушине?» Он трудно сглотнул и тихонько присвистнул. По складкам плоти у основания губ прошло едва заметное движение. Он снова свистнул, погромче, и на сей раз в ответ вся вульва вроде как собралась складками, которые тут же опять разгладились.

Он улыбнулся и теперь уже свистнул изо всех сил. Хотя ветер от его дыхания ее не достиг, спустя мгновение по вульве пробежала явственная дрожь.

— Ну, как дела?

— М-м-м, — сказала она. — А ты о'кей?

— Да, конечно.

— Правда?

— Правда-правда.

Он наклонился, сознавая, впрочем, что всю ее, как целое, поцеловать не сможет. Поцеловал каждую губу, частично втягивая в рот, причем ощущения и вкус были примерно те лее, как если бы он всосал шляпку гриба-масленка. Потом он поцеловал обычного размера клитор и поиграл кончиком языка с его обычного размера капюшончиком. Но что дальше? Он возвратился к губам и повторил всю процедуру сызнова, понимая, что всего лишь тянет время. Эти его ухищрения стары и заезженны, а тут — ежу понятно — потребуются куда более самоотверженные усилия.

Он слегка отстранился и увидел, что дыра, по крайней мере, стала мокрее и — что совсем уже невероятно — шире.

— М-м-м, — снова сказала она, но на этот раз в ее тоне ему послышалась фальшь.

— Ты не волнуйся, — как можно более убедительно сказал он, сам от безнадежности затеи все больше падая духом. — Все получится. Вот увидишь.

Внезапно его осенило, и он сунулся туда лицом, так что нос полностью ушел в нее. По обе стороны лица толстые губы, трепеща, сразу стали расправляться, охватывать лоб. От неожиданности выпада она ахнула, а он лицом почувствовал ток воздуха, как будто что-то в ней сделало вдох. Высунув язык, он принялся возить лицом вниз и вверх — отрешенно и самозабвенно окунувшись во всеохватную скользкость и постепенно густеющий запах, не похожий ни на один из ранее ему известных, такой сильный, что это и не столько запах, сколько набор биологических раздражителей, почти видимый, имеющий свой вкус и даже — как ему вдруг подумалось — звучание. Приободрившись, он вывернул голову так, чтобы можно было использовать и подбородок.

Когда он вынырнул, чтобы перевести дух, он заметил, что влагалище стало гигантским и все росло, будто ее плоть изливается чернотой. В солнечном сплетении у него что-то дрожало, и он это понял так, что из него исходит к ней некий зов, а из нее, из самого нутра, — к нему. Как будто ни у нее, ни у него уже не было голоса в первоначальном виде, но оба внутренне вибрировали, звучали, и каждый отзывался эхом на вибрацию другого. Это завораживало.

Он провел рукой по лбу, по шее и обнаружил, что весь мокрый. Возникло ощущение, словно он пьян, изнурен и потерян.

А ее вовсю била дрожь. Дрожали не только тяжелые губы, но и бедра, и в мелких конвульсиях дергалась подушка живота. А главное, капюшон открылся, и клитор полностью вылез и встал. Это его подзадорило. Все-таки он заставил ее почувствовать. Исподтишка он глянул на нее и увидел, что она дышит часто и смотрит широко открытыми глазами в потолок.

Взаимный голос продолжал звучать.

Он снова принялся возить по ней лицом. Вверх и вниз, туда и сюда, слепо, почти не сознавая, что делает, — так, будто его тело (то есть голова, если быть точным) в этом натренировано настолько, что не нуждается ни в управлении, ни в явно поставленной задаче и свою работу способно продолжать чисто инстинктивно.

Когда в его сознании забрезжила мысль, она была осознанием того, что он противится позыву опустить подбородок и поработать над нею лбом. Тело уже давно понуждает его это сделать, а та часть сознания, где еще сохраняются проблески разума, противится. Не более.

Он опустил лицо, набрал воздуха и начал возить по ней лбом и теменем — по всей ее мокрой необъятности. «Иссссс!» — сказала, как ему почудилось, то ли сама она, то ли ее дыра. В руках задергались, заплясали ее ноги. Ну точно — поймала волну! Явно же она скоро кончит. Определенно. Когда он попытался отстраниться, чтобы по-быстрому хапнуть воздуха, обнаружилось, что его лоб не то присосало, не то по собственной причуде лоб не желает выниматься. Более того, ему показалось, что дыра мало-помалу втягивает всю его голову, а может, наоборот — повинуясь той штуке в солнечном сплетении, голова сама тычется, лезет, пропихивается внутрь.

В любом случае, его лоб туго в нее втиснулся, а ее влагалище пришлось по нему как перчатка. Тут он услышал звук. И сразу ощутил, что мимо проносится толща плоти. Вся голова, лишь на мгновение зацепившись ушами, проскочила в дыру, и губы сомкнулись, шлепнув его по шее.

Как в полусне, он чувствовал вокруг будто какие-то хлопки, разрывы и — чернота.

Оказалось, он не может вздохнуть. Оказалось, он не может приказать телу отталкиваться, чтобы высвободить голову, словно его голова и сам он — это уже два отдельных, самостоятельных существа.

Женщина теперь успокоилась и лежала очень тихо, и он тоже успокоился и затих.