"Михаил Громов. В небе и на земле " - читать интересную книгу автора

улыбался. Когда кто-либо делал малейшую оплошность, он делал вид удивленного
человека. Это выражалось в том, что глаза его не увеличивались от удивления,
а уменьшались, а рот неизменно немного приоткрывался. Он не произносил в
таких случаях ни слова. Но тот, кто совершил оплошность, больше никогда ее
не повторял. Командовал Субботин "желудком": начальные, т.е.
предварительные, слова команды произносились нормальным человеческим
голосом, но завершающий команду слог был таким контрастом к нормальному
звуку, произносимому человеком, и рявкался с такой резкостью, что любой
человек мог прыгнуть хоть в огонь. В начале у нас мурашки по телу ходили от
его команд, но не более чем через два месяца, мы стали оловянными
солдатиками и выполняли все его команды и приказания с точностью, которой
мог бы позавидовать любой автомат.
Самую длинную речь наш фельдфебель произнес только один раз, когда
А.В.Надашкевич, позже долго работавший инженером в конструкторском бюро
А.Н.Туполева (Надашкевич Александр Васильевич (1897-1967) - впоследствии -
доктор технических наук, заместитель А.Н.Туполева по оснащению самолетов
вооружением.), после завершающей команды немного поправил носок левой ноги.
После гробового молчания приоткрывшийся рот фельдфебеля произнес:
- Эх, Александр Васильевич, а я надеялси!
Ведь все знали после первого же занятия, что после исполнения команд
нельзя уже ничем шевельнуть. Фельдфебель только в первое занятие добавлял:
"Йи, не ходи!" (То есть не шевелись). Но это было всего один раз, в
следующее занятие он уже не допускал роскоши повторения. Его молчаливые
взоры были красноречивее слов, до слов он не снисходил.
Нас было ровно 20 молодых людей в возрасте от 18 до 20 лет, собранных
как на подбор, и только один был 28-летним. Он был женатым и ему было
тяжелее всех, так как все шутки и остроты сосредотачивались главным образом
на нем. Все были молоды, беспечны и всегда бесконечно веселы. В свободные
минуты мы играли на различных музыкальных инструментах, пели песни. Особенно
любили песню про "журу-журу журавля", сочиненную о каждом из двадцати,
воспевая при этом его физические, нравственные и, особенно, совершенно
интимные достоинства. Куплеты отличались большим остроумием, но, к
сожалению, не подлежат оглашению в печати.
Жили мы в общежитии, в том самом помещении, где теперь находится
Научно-мемориальный музей Н.Е.Жуковского. Директор этого Музея Надежда
Матвеевна Семенова (М.М.Громов ошибается - Н.М.Семенова была заместителем
директора Музея по научной работе.). Невозможно писать о ней без волнения.
Это, прежде всего, обаятельный, всеми любимый и уважаемый человек. Это -
фанатик, влюбленный в свое дело, сумевший не только собрать уникальную
экспозицию, но и организатор, создавший удивительно похожий на себя
коллектив. Ее тонкий интеллект и образование незаметно влияют на окружающих.
Читатель не раскается, если посетит этот уголок, хранящий авиационную
историю.
Окна нашего общежития выходили во двор, в котором мы проходили строевую
подготовку и занимались гимнастическими упражнениями. Рядом с нашей спальней
была комната фельдфебеля, в которую он проходил только через нашу. После
того, как все были в кроватях, Субботин проходил к себе. У него было еще два
помощника, которые не спускали с нас глаз в течение целого дня. Но как ни
строги они были и как ни зорко следили за нашей нравственностью, некоторые
все же успевали спускаться через окно по трубе на улицу и навещать своих