21

В дверь осторожно постучали. Конечно, Даниловна. На подносе, который она несла, стояли тарелки с яичницей и жареной рыбой — неизменные блюда, которые, честно говоря, уже поднадоели Дмитрию Ивановичу.

— Пожалуйста… Может, конечно, и приелось что, — будто угадав мысли Коваля, вздохнула Даниловна, ставя поднос на стол. — С кладовщицей нашей просто беда. Говорю, и мясо выписано, и овощи, а она все свое: нет и нет. А я вижу, что есть… — Даниловна следила за реакцией Коваля: может, согласится поговорить с директором совхоза. Не найдя поддержки, замолчала.

— Зачем беспокоитесь? — заметил Коваль. — Я бы и сам зашел на кухню. Там и поужинал бы.

— Ну, нет, — возразила Даниловна. — Принести нетрудно. Было бы что нести.

Расставив тарелки, она быстро побежала за чаем.

Есть не хотелось. Коваль поднялся и вышел на балкон. Небо над лиманом уже потемнело, наступал тот тихий час, когда последние отблески солнца еще не давали опуститься темной вечерней дымке. Вот-вот должны были высыпать звезды. Дмитрий Иванович, подняв голову, высматривал их.

Даниловна принесла чайник и, заглянув через балконную дверь на улицу, вдруг засмеялась.

— Ваша любовь уже пришла.

— Какая любовь?

— Да Валька же, — ответила Даниловна. — Ишь ты, свиданькаться идет, а все равно в платки свои кутается…

Медсестра действительно сидела на бревнах — с той стороны, где она постоянно занимала место, подальше от Дмитрия Ивановича. Раньше сюда приходила, прихрамывая и опираясь на костыли, и Лиза. Иногда ее сопровождал Юрась. Теперь Лиза больше не приходит, и на бревнах посиживали только двое: он, полковник в отставке, и медсестра Валентина.

Дмитрия Ивановича давно интересовало, чего, собственно, медсестра бегает сюда. Могла бы отдохнуть, подышать свежим воздухом и возле своей хаты, на берегу. Ходила бы лучше в кино или в клуб, где собирается молодежь на танцы. Впрочем, похожая на длинноногую птицу, с резкими неуклюжими движениями и развалистой походкой, свойственной местным рыбакам, всегда закутанная, только нос торчит, Валентина вряд ли нашла бы себе — и Коваль это понимал — подходящего кавалера. Ее одиночество вынужденное. Но почему она выбрала именно эти бревна?

А почему он сам ходит сюда? Ему близко, бревна возле гостиницы. Где бы он мог посидеть еще на свежем воздухе? Разве что на балконе. Но что ее тянет сюда? Это было загадочно. А поскольку Коваль любил разгадывать загадки, то тайком следил за своей соседкой. Она ничем себя не проявляла: сидела тихо, и даже когда Коваль однажды спросил ее, который час, ничего не ответила. Словно немая или глухая. Иногда, посидев полчаса или того меньше, вдруг срывалась с места и быстро шла вниз. Другой раз сидела дольше.

— Странный она человек! — вызывая на откровенность Даниловну, сказал Коваль. — Сидит целый вечер словно сыч.

— А вы попробуйте разговорить ее, — молодо блеснула глазами Даниловна. — Учить вас нужно! — Ковалю послышались в ее голосе нотки обиды.

«С чего бы это?» — подумал он.

— Да нет, учить не нужно! Но разве с ней поговоришь? Всегда сердитая или грустная. Может, больная? И чего бегает сюда, на бревна?

— Звезды считать, — ответила Даниловна. — Все же гостиница, смотришь, кто-нибудь и подсядет… А может, она вас поджидает.

— Ну, нет, — покачал он головой. — Она девушка молодая, зачем ей такой дед, как я. К вам сюда всякие люди приезжают. Больше молодые.

— Приезжают, а как же. Вот недавно механики были, ремонтировали машины… А вы разве старый?! Грех такое на себя наговаривать. — Даниловна игриво улыбнулась, и Коваль вдруг подумал, что и она еще не старуха.

— Долго жили тут механики?

— Недели две. Позавчера уехали.

«А не могли механики быть причастными к трагедии в Лиманском?»

— Валентина раньше тоже на бревна бегала? — вернулся к своему Коваль.

— Она всегда сюда бегает. Придет вечерком, посидит, посидит, потом вдруг сорвется — и нет ее… Кто знает, чего хочет, кого ищет.

— Молодые механики не заигрывали с ней?

— Один попробовал было подкатиться, но она так гаркнула на него! Крестился и открещивался после.

— А может, она стихи сочиняет, — пошутил Коваль, — о привольном лимане, где луна выстилает золотую дорожку… А когда строки сложатся, то бежит домой, чтобы записать. Такое бывает…

— Стихи… — прыснула Даниловна. — Какие там, к черту, стихи! Даже своей работы толком не знает. Перевязать палец не умеет… Да вы ешьте, остынет! — забеспокоилась Даниловна. — И чай пейте. Не торопитесь, она еще посидит.

— Да, да, — закивал Коваль, оторвавшись от какой-то захватившей его мысли. — Ужинать так ужинать!.. Кстати, хлопцы те, механики, ночью на лиман не ходили?

Мысль эта еще не имела точных очертаний, она будто расплывалась, таяла.

— Куда им! Возвращались с поля такие уставшие, с трудом ужинали… Может, вам еще чего-нибудь принести? Картошки хотите?

— Нет, нет. Вы лучше посидите… Поужинаем вместе.

— Спасибо, я уже сытая.

— Тогда просто так посидите… Поговорим.

— Это можно. Только сбегаю на кухню, у меня там плита…

Минут через десять, когда Дмитрий Иванович поужинал, Даниловна снова постучалась в дверь. Коваль заметил происшедшую перемену: припудрилась, подкрасила губы. «И вправду, когда-то красивая была», — подумал он.

Даниловна быстро и как-то весело собрала посуду, унесла ее.

Коваль включил в комнате верхний свет — темнота на дворе от этого еще больше погустела. Уселся в кресло. Даниловна пришла и послушно опустилась на диван. В гостинице, кроме них, сейчас никого не было, и такими вечерами каждый из них был одинок и нуждался в человеческом общении.

— У меня дочь живет в Киеве. В политехническом учится, — просто сказала Даниловна.

— О! — похвально откликнулся Коваль. — На каком курсе?

— Уже на пятом…

— А живет где?

— В общежитии… Скоро закончит, — мечтательно добавила она. — Может, в Киеве останется, учится на одни пятерки.

Коваль еще раз одобрительно кивнул.

— Глядишь, когда-нибудь и меня к себе заберет…

Мелькнула мысль: уж не потому ли Даниловна в свободное время прихорашивалась «под городскую», одевалась по моде, которую высматривала на экране телевизора или в кино, и делала себе причудливые прически.

— Я вас не задерживаю? — вдруг спросила Даниловна. — Вы собирались погулять, — намекая на вечерние посиделки Коваля, кивнула она в сторону балкона.

— Да нет, — улыбнулся Коваль. — Мне интереснее с вами. Расскажите лучше о себе…

Из своей практики Дмитрий Иванович знал, что работники гостиниц, ресторанов, базаров, соприкасаясь со множеством людей, являются хорошими психологами, замечают незначительные для другого глаза детали и могут рассказать много интересного. Кто знает, вдруг Даниловна случайно даст ему зацепку.

Ободренная вниманием этого симпатичного, совсем еще не старого жильца, о котором приказал заботиться сам директор совхоза, Даниловна разговорилась.

Попала в Лиманское — привлекло ее сюда море, тепло и, не в последнюю очередь, красивое название, — устроилась в «Сельхозтехнику». Специальности не имела. Закончила курсы дезинфекторов. Опрыскивала виноградники, работала в поле. Была молодая, сильная, хотелось приобрести хорошие вещи, трудилась за двоих, хоть работа и была вредной для здоровья. Потом вышла замуж за местного парня. Построили хату, родилась дочка; казалось, жизнь улыбнулась ей. Но вскоре муж начал пить, и они разошлись. Ей с дочкой присудили полхаты. Но жить в ней уже не смогла, продала свою половину и купила старенькую мазанку на берегу, под самым обрывом. Немного подремонтировала и поселилась там.

Работать с химикатами становилось все трудней, и по совету врачей пришлось уйти из «Сельхозтехники». Совхоз в это время построил гостиницу, вот она и устроилась здесь. Дочка закончила школу, поехала учиться в Киев…

— Почему замуж не выходите? — спросил Коваль.

Даниловна вздохнула:

— За пьянчужку не хочу. Намучилась с одним, сыта по горло. А порядочных, да чтобы свободных, в Лиманском нет. Что и говорить, немолодая уже. Мне бы к паре мужчина, — она бросила быстрый взгляд на Коваля, — ваших приблизительно лет… А таких свободных не бывает, разве что вдовец. А если парубок вечный, то он или алкоголик, или еще какое-нибудь несчастье… Да и такого, сказать по правде, здесь не сыщешь. Жила бы в большом городе, может, кто и встретился бы, а в селе… — Она безнадежно махнула рукой. — Вот пусть Лиля закончит, глядишь, и переберусь отсюда, — сказала Даниловна, и Коваль понял, что это ее самая большая надежда.

Постепенно всей душой прикипела к гостинице, потому что эта работа не только кормила ее, но и давала возможность знакомиться с новыми людьми, заботиться о них, даже позволяла пококетничать с теми, у кого в паспорте не было запрещающего штампа… Работала добросовестно: чистила, мыла, стирала, куховарила, — все здесь и впрямь блестело. Когда директор совхоза принимал гостей, она устраивала прием, как настоящая хозяйка.

В свою хатку под обрывом не особо спешила. Если бы не поросята и кролики, которые содержались на маленьком дворике, — грех не кормить, когда столько отходов на кухне! — неделями бы не заглядывала туда. А сейчас приходилось ежедневно бегать вниз, утром и вечером, с полными ведрами. Хата ее прижималась задней стеной к глинистому обрыву, окнами смотрела на пляж, который был под боком, и это привлекало дачников. Даниловна сдавала свой домик на все лето и осень, сейчас там жила Лиза…

Коваль слушал рассказ, и ему становилось жаль Даниловну. О чем мечтает эта расторопная, игривая, светлоглазая женщина? О друге в жизни, о семейном уюте — для создания его, не пожалела бы сил. Поглядывая на Даниловну, которая под конец своей исповеди и сама растрогалась, он вспомнил жену. Появилась странная мысль: хорошо, что его Ружена не знает такого одиночества; он рад, что создал ей семью, и жена должна быть за это благодарна… Мысль была необычной, и Дмитрий Иванович рассердился на себя: почему это жена должна быть… благодарна, а почему не он? Ружена также может ждать благодарности за то, что обогатила ему жизнь! Какой мужской эгоизм! И как могло такое прийти в голову?! Когда люди любят друг друга, они не подсчитывают чувств.

Ему вдруг захотелось увидеть жену. Но она была далеко, он даже точно не знал, где именно. В Закарпатье… Мукачево, Свалява, Межгорье, озеро Синевир… Где-то на склонах Карпат. Сейчас там тоже вечер. Солнце в горах садится быстро, и на небо уже высыпали те же, что и здесь, над лиманом, звезды.

Вспомнил, как пять лет назад звонил ей из Мукачева: «Моя журавка!..» Дочка Наталка иронизировала: «Влюбился, Дик!» Какие это были счастливые времена, насыщенные работой, новыми чувствами! Дни летели быстро, и нужно было успевать за всем: он падал с ног от усталости, но это была настоящая жизнь…

Перед глазами Дмитрия Ивановича зримо встала небольшая гостиница в Мукачеве, где он останавливался с Наталкой, буфетчица Роза и цыган Маркел Казанок, «Нириапус» — пародия Наталки на детективы, его закарпатские коллеги, капитан Вегер, майоры Романюк и Бублейников, с которыми часто скрещивал копья, а теперь вспоминает с теплотой. А главное, неожиданная встреча с фронтовым побратимом полковником погранвойск Антоновым. Казалось, все еще слышит укоризненный голос его жены, которая, узнав, что Коваль холост, сказала: «Мужчина не должен быть один…» Теперь он не один, но почему-то все складывается не так, как думалось. Вот и он не поехал с Руженой. Как-то все изменилось быстро и неожиданно. Дочка Наталка отдалилась, замкнулась, и он уже толком не знает, чем живет его некогда милая «щучка», о чем мечтает, кто с ней рядом. Прибежит порой, чмокнет в щеку: «Здравствуй, Дик! Как дела? Чувствуешь себя как?» — и, не дослушав ответ, снова исчезает. Ружена дружит с ней, но дружба у них какая-то вымученная: жена опекает Наталку ради него, а дочь поддерживает добрые отношения с мачехой словно в благодарность за ее заботу об отце. Выходит, что обе стараются для него, а он вот такой неблагодарный…

Мысли Коваля снова перекинулись в Закарпатье. Интересно, где сейчас геологическая партия Ружены: в селе или в горах, в палатках? Сейчас и в горах тепло и хорошо. Осень там — наилучшая пора: в долинах собирают хлеб, и золотом играет стерня, краснеют сочные плоды на деревьях, а на виноградных лозах свисают тяжелые гроздья. Тучи не клубятся над вершинами, и солнце беспрепятственно ласкает землю.

Дмитрий Иванович смотрел на Даниловну и не видел ее. Будто сидел на корточках возле костра вместе с Руженой, подбрасывал хворост под казанок на треноге, и отблеск пламени играл на милом родном лице… Впрочем, это не он сидит в этот миг со своей Руженой возле костра и любуется вечерними горами. Кто-то другой, коллеги из геологической партии видят ее, слышат ее голос, советуются с ней. Он тоже мог бы поехать, но в какой роли: муж геолога или муж начальника геологической партии? И это он, Коваль, о котором в Закарпатье легенды ходят, где помнят как он разоблачил на Латорице бывшего жандарма, кровавого Карла Локкера! Дмитрий Иванович вдруг ужаснулся мысли, что, копаясь здесь, в Лиманском, в своих чувствах, он все эти дни вовсе не скучал по жене, и она тоже не прислала, как обещала, своего адреса…

Даниловна, заметив, что Коваль не слушает ее, замолчала.

— Так я пойду. Извините, насказала тут всякого, — жалостно произнесла она. — Только и облегчишь душу, когда встретишь хорошего человека…

— Что вы! — возразил Коваль. — Мне очень приятно с вами. Кстати, как ваше имя, а то неудобно — все «Даниловна», «Даниловна»…

— Марина, — тихо произнесла Даниловна и почему-то покраснела так, что заметно стало даже при электрическом свете. — Марина! — твердо повторила она, и Коваль понял, что по паспорту она Мария, а Марина — это от лукавого. — Но я уже привыкла к «Даниловне»… Может, вам еще чего-нибудь? Забыла арбуз принести…

— На ночь опасно, — пошутил Коваль, — на завтрак разве… — Он повернулся к балкону и взглянул сквозь открытую дверь на небо, которое уже усеялось звездами, на светлячки сигнальных огней на далеких фелюгах в лимане, на бревна перед гостиницей, на которых до сих пор сидела медсестра.

— И что в ней, в этой Вальке, чем приваживает людей? — недоумевала Даниловна, заметив, куда смотрит Дмитрий Иванович. — Взять ту же Нюрку — сторожиху из инспекции. Когда-то мы с ней дружили, а как приехала эта приблуда и поселилась у нее, словно подменили человека. Все обхаживает Вальку, угождает, как болячке… Людей избегают, только вдвоем и ходят… Какая-то подозрительная у них дружба, со скандалами и ревностью. Нюрка сердится, когда Валька берется кому-то лифчик пошить или еще что-то сделать. А иногда чуть ли не целуются… Противно смотреть. Я же по соседству, вижу, как они окна завешивают…

— Ого! — удивился Коваль. — В жизни, правда, всякое бывает. — Ему вспомнилось, как Нюрка окрысилась на деда Махтея за свою квартирантку, когда тот пошутил, что, мол, ездила к хахалю, подралась с ним и весло обломала.

Весло это почему-то запомнилось Ковалю. Когда прогуливался по берегу, он не раз заглядывал в причаленные лодки. Примечал, что деревянные правилки встречаются редко, больше легонькие металлические. Но что ему эти весла? Не понимал своего любопытства и все же не мог отделаться от него.

— Пойду подышу воздухом…

— Вижу, что и вы без Вальки не можете. — Даниловна старалась улыбнуться, но улыбка получилась кислая.

— Ах ты, Валя, Валя, Валентина, — в тон хозяйке гостиницы пошутил Коваль. — Приворожила нашего брата.

И вдруг, уже без всяких шуток, почувствовал, что его и в самом деле чем-то заинтересовала медсестра, хотя была ему крайне неприятной: при встрече с ней Дмитрий Иванович чувствовал какое-то странное беспокойство. И в то же время казалось, что она ему нужна. Словно должна была рассказать что-то очень важное.

— Может, мы вместе с вами посидим на бревнах? — неожиданно предложил Дмитрий Иванович. — Не то и в самом деле прилепят Валю, скажут, только с ней и гуляю по вечерам… А так…

Даниловна поняла, что это было сказано для видимости.

— А так, — подхватила она, — и про нас пойдет сплетня. — Глаза ее заискрились, надеялась, что он попросит настойчивее.

— Да мы и сплетню выдержим, — засмеялся Коваль, но приглашения не повторил.

Даниловна поднялась.

— Некогда мне рассиживаться! — буркнула она уже в дверях. — Работы полные руки.

Коваль надел спортивную куртку и вышел во двор.

Сидя на бревнах, наслаждаясь чистым, наплывавшим с лимана воздухом, Коваль однако все время пребывал в напряжении. Уходили дни, а он ни на шаг не приближался к разгадке убийства Чайкуна. Вот и сегодня просидел целый вечер с Даниловной, выслушал ее жизнь, которая вовсе не касалась того, что интересовало его. Успокаивал себя тем, что в работе настоящего детектива куда меньше сногсшибательных приключений, чем в фильмах и романах. Приключении меньше, но больше ожидания, наблюдений и аналитических выводов.

Итак, терпение и снова терпение. И тогда все то, что сегодня как будто не очень важно, существенно, даже излишне для розыска убийцы, — все эти разговоры на посторонние темы с жителями Лиманского, с «дикарями» дачниками, инспекторами, рыбаками колхоза, с Самченко и Даниловной, изучение жизни людей на заброшенной в плавнях Красной хате или на бахче в Гопри, — вдруг по-новому сгруппируется, высветится, он все поймет и увидит саму истину…