"По ту сторону добра" - читать интересную книгу автора (Кашин Владимир Леонидович)

2

Это совещание проводилось в узком, так сказать, рабочем составе оперативно-следственной группы: подполковник Коваль, лейтенант Струць и два эксперта — щупленький белесый молодой человек с узкими соломенно-светлыми усиками и строгими глазами, недавний выпускник мединститута Забродский. И другой, старше его и солиднее, одетый в поношенный полотняный костюм, химик Павлов.

Ждали Степана Андреевича Тищенко. Расследование такого тяжкого преступления, как убийство, относилось к компетенции прокуратуры, и поэтому предварительное следствие должен был вести не сотрудник милиции, а следователь прокуратуры. Оперативным работникам милиции предназначалась в таком случае роль исполнителей по выявлению доказательств, розыску и задержанию преступника.

Дмитрий Иванович по привычке мерил неширокими шагами комнату. Лейтенант Струць сидел в углу и, держа на коленях планшет, рассматривал какие-то бумаги; эксперты разместились на стульях около стола и тоже терпеливо ждали, Забродский все время курил, и сигаретный дым раздражал подполковника.

В комнате, несмотря на открытые настежь окна, было душно. Коваль перестал ходить и засмотрелся в окно, которое выходило на Днепр.

Земля изнывала от зноя. Над городом стояло неподвижное марево. Пахло горячей пылью, раскаленным асфальтом. Небо поблекло, как будто к его голубизне подмешали серой краски. Где-то далеко гремела гроза, но и тут, над Днепром, темными причудливыми башнями, все время меняя свои очертания и пока еще медленно и лениво, словно бы обессиленные зноем, угрожающе наплывали и росли разрозненные тучи.

Снижалось атмосферное давление, и это, очевидно, отражалось на настроении Коваля. Его все раздражало. Бегающий взгляд эксперта-химика, его подвижные, не находящие себе места руки. И помятый костюм, который свидетельствовал, что старший лейтенант не женат и ведет безалаберную жизнь немолодого одинокого человека, а если и женат, то ссорится с женой, и она не хочет гладить ему этот белый костюм, который он не уберег от реактивов. Денег на новый костюм у эксперта не хватает, хотя получает приличную зарплату. Явно имеет какие-то «непредвиденные» расходы.

И молодой инспектор уголовного розыска с девичьей родинкой на верхней губе, и медик, придумавший себе вычурные усы, которые делали его похожим на сонного сома, раздражали сейчас Дмитрия Ивановича.

С утра усилилась боль в травмированной ноге. Пододвинув стул поближе к окну, подполковник опустился на него. Нога ныла все сильнее… «Облитерирующий эндартериит», — вспомнился ему диагноз, поставленный врачами. Повреждение сосудов, которое однажды может привести к гангрене и ампутации ноги. Впрочем, не исключено, что это обыкновенный возрастной склероз сосудов. К черту эту медицину! Ничего умнее не придумали, как советовать бросить курить. А как здесь бросишь, если только папироса и спасает от стресса. Да и все вокруг смалят. Он сердито глянул на Забродского, который вытащил из пачки новую сигарету. Наука доказывает, что вдыхание чужого табачного дыма, так называемое пассивное курение, не менее вредно, чем активное! Подполковник еще раз зыркнул на эксперта. Медик, а какой пример подает!

Коваль чувствовал, что должен немедленно достать свой «Беломор», чтобы не задохнуться от беспричинного недовольства, охватившего его. Он не успел еще взять в рот папиросу, как Забродский уже стрельнул зажигалкой и поднес огонь. Этот жест и затяжка дыма вроде бы сняли нервное напряжение. Поуспокоившись, он подумал, что всему виной, наверное, приближающаяся буря. Недавно, меряя давление, терапевт сказал ему: «Словом, как у юноши — сто двадцать на восемьдесят!» Только врач ведомственной поликлиники и сам он хорошо знают, что давление у него пониженное и потому перед непогодой наступает слабость, появляются раздражение и апатия. Спасибо, что добродушный толстяк Анисим Каленникович перед каждой очередной медкомиссией подлечивает его, чтобы потом с полным правом начертить на его карточке большими круглыми буквами: «Практически здоров».

Собственно, дело, которым ему предстояло заняться, казалось довольно простым. Экспертиза в конце концов установит, чем отравился Залищук, и, если не сам отравился, он, Коваль, будет искать виновника… В последнее время тяжелых происшествий становится все меньше. Это радовало. После каждого такого случая Дмитрий Иванович в душе надеялся, что это была последняя насильственная смерть, с которой ему пришлось столкнуться, и как собственное поражение воспринимал каждый раз новое известие о такой трагедии.

— Сколько можно ждать, — пробурчал лейтенант Струць, и Коваль, догадавшись, что это сказано в адрес следователя, вдруг понял, что не приближающаяся буря является причиной его плохого настроения, а именно Тищенко. Начинать совещание без следователя нельзя было, а тот, словно нарочно, где-то задерживался. Коваль не любил неточностей и опозданий, считая, что служебная неорганизованность — свидетельство неуважения к людям, и никому этого не прощал.

И все равно главное было не в том, что следователь опаздывал. Никогда не забудет Коваль историю осуждения художника Сосновского, когда следствие вел Тищенко, который потом старался скрыть свою ошибку, чтобы не испортить карьеру. Тогда ему, Дмитрию Ивановичу Ковалю, пришлось самому пробиваться в высшие инстанции, чтобы спасти невиновного человека.

Вспоминая сейчас об этом, Дмитрий Иванович как бы заново переживал те минуты, когда переступил порог кабинета Тищенко. Высокий потолок, длинная зеленая ковровая дорожка под ногами, а в конце ее — письменный стол, за которым сидит молодой розовощекий человек.

«Вам известно, Степан Андреевич, что Сосновский не захотел хлопотать о помиловании?»

«Знаю, — безразлично ответил Тищенко. — Он не дурак, понимает, что бесполезно…»

Коваль и сейчас — через столько лет! — чувствует, как сохнет во рту от волнения. «Разлаживается моя машина, когда волнуюсь, много адреналина выделяется. Под пулями и то волновался меньше, чем в кабинете Тищенко».

«Степан Андреевич, — еле ворочая языком, сказал он ему, — нужно немедленно сообщить прокурору об этом. Задержать исполнение приговора Сосновскому… Возможно, что все ошиблись. И мы с вами прежде всего… У меня появились новые факты, которые заставляют усомниться в предыдущих доказательствах против Сосновского».

«Что за ересь! — не понял Тищенко. — Какие факты? Вы в своем уме, Дмитрий Иванович?.. Представляете, что говорите?! Сосновского приговорили, его дело окончено…»

«Все понимаю! Важно признать ошибку, пока еще можно ее исправить».

«Подумали, чем это обернется для вас? За такой скандал подчистую выгонят! А меня под какой удар подставляете?!»

«Я не о себе сейчас. Я думаю о Сосновском. А вы сможете спокойно жить, Степан Андреевич, если окажется, что мы с вами ошиблись и невиновный человек будет из-за нас расстрелян?..»

Тогда в дело вмешался областной прокурор, и Сосновский был оправдан. Тищенко уволили из прокуратуры. Коваль знал, что тот устроился в юридическую консультацию. С тех пор как перешел работать в министерство, Дмитрий Иванович ничего больше о Тищенко не слышал. И для него было неожиданным, что он снова на следственной работе. Случай, который иногда определяет человеческую судьбу, неожиданно снова свел их в единой оперативно-следственной группе, и это обещало Ковалю длительное душевное беспокойство.

Быстрые шаги в коридоре заставили всех присутствующих взглянуть на дверь. Через мгновение она распахнулась, и в комнату правым плечом вперед — словно раздвигая невидимую преграду — вошел невысокий полный мужчина. На хорошо выбритом лице блуждала виноватая улыбка. Он поприветствовал общим кивком, словно не заметив Коваля, и пробормотал, что просит извинения за опоздание. Сел не к столу, а сбоку, на стул, который отодвинул от стенки, словно не хотел подчеркивать, что является главным лицом следствия.

Коваль внимательно разглядывал Степана Андреевича. Розовые щеки следователя не потеряли прежней округленности, хотя посерели, с них исчез детский румянец. Тищенко потучнел, и на лице уже не сияло былое довольство, оно выглядело утомленным; в больших глазах прятался страх, который Коваль не раз замечал у людей, неуверенных в прочности своего положения и постоянно ждущих неприятностей, не зная, откуда на них может свалиться беда.

— Начнем, — сказал Тищенко, открывая портфель и выкладывая на стол бумаги.

Донеслись непонятные звуки. Коваль насторожился. Небо за окном было сплошь серым, как будто заволоклось туманом. Во дворе, обсаженном вдоль забора кустами роз и молодыми деревьями, послышался шорох листьев. Ветер усиливался и вот уже погнал по земле пыль, бумажки и разный мусор.

Струць вскочил, чтобы закрыть окно — уже зазвенели стекла, — но Дмитрий Иванович жестом остановил лейтенанта: с детства он любил эту вакханалию природы; мальчишкой выбегал босым под первый теплый дождь, ловил ртом капли и прыгал, охваченный необъяснимой дерзкой радостью.

Вот-вот должен был брызнуть дождь.

Судмедэксперт докладывал о результатах вскрытия трупа Залищука. Коваль не слушал его. Все, что говорил Забродский, было ему известно, и ничего нового к изложенному в официальном заключении экспертизы молодой человек добавить не мог. Коваль невольно прислушивался к рождавшимся за окном звукам. Они успокаивали и не мешали думать о своем.

Вдруг ветер приутих, и упали первые большие капли. В природе все происходило закономерно и точно, по раз и навсегда заведенному порядку.

Он принялся считать капли: одна, вторая, третья… Знал что сейчас они зачастят и в мгновение с неба сорвется обильный дождь, дохнет озоном, присмиревшая земля оживет и умоется…

Задумал: если в течение минуты хлынет дождь, то все будет хорошо. И найдутся силы стерпеть этого Тищенко. Начал мысленно считать: раз, два, три, четыре… Если рассказать — никто бы не поверил, что молчаливый строгий подполковник Коваль, повидавший на своем веку столько человеческих трагедий, может быть еще по-детски суеверным. Но так оно было!

Не досчитал и до двадцати, как зашумел дождь, в окно дохнуло свежестью. На душе сразу стало спокойнее. Дмитрий Иванович глубоко вдохнул, голова уже не была такой тяжелой, вокруг все посветлело и словно стало приятнее.

Когда Забродский кончил, Коваль сказал:

— Медицинские выводы нам ясны: сейчас самое главное — установить химический состав яда, где его производят, как хранят и как он мог попасть в руки Залищука…

— Или преступника, — добавил Тищенко, который терпеливо выслушал Коваля.

— Пока не все еще ясно, Степан Андреевич, — подчеркнул подполковник. Ему очень хотелось, чтобы это не было преступлением.

— Вот вашим заданием, Дмитрий Иванович, и будет все установить на основании имеющихся данных.

— Мы установили только факт гибели Залищука от неизвестного яда. Но произошло преступление или это просто несчастный случай, самоотравление…

— Дмитрий Иванович!.. — с мольбою в голосе перебил Коваля Тищенко. — Есть постановление прокурора о проведении предварительного следствия… Я тоже за то, чтобы не искать преступления там, где его нет… Прокуратура не стремится увеличивать в мире количество горя, — внушительно добавил он. — Меня вполне устроит, если окажется, что Залищук случайно отравился каким-то зельем, что ничьей злой воли здесь не было…

«Прекраснодушный товарищ!» Коваль поднял глаза на Тищенко. Взгляды их встретились, и Дмитрий Иванович понял, что тому сейчас явно припомнилась история Сосновского. Когда растерянный, но решительный Коваль ворвался в кабинет, Тищенко был в хорошем настроении. Известие, принесенное им, было как гром с ясного неба. Тищенко так растерялся, что не сразу сообразил, как себя вести. Ведь обвинительное заключение писал он. И старался не замечать детали, которые не укладывались в стройную схему: убийца Сосновский. Да разве только он поддерживал эту версию!

«Послушайте, Коваль! — крикнул тогда он. — О какой ошибке вы говорите?! Есть приговор областного суда, решение Верховного… Глупости, нонсенс!..»

Говорил быстро, словно хотел не Коваля, а себя убедить; а в голове, наверное, билась страшная мысль: «А что, если неугомонный Коваль докажет ошибку! Ему тоже придется солоно! Но в самом худшем положении окажется он, следователь, который вел дело…»

Сейчас Коваль видел — забегали глаза у Тищенко. «Вспомнил, все вспомнил!»

Дождь хлестал все сильнее, брызги уже долетали до Коваля, который пододвинул стул к раскрытому окну. Дмитрию Ивановичу вдруг захотелось подставить голову под свежие пахучие струи, которые, сливаясь, казалось, очищали небо, землю и даже людей.

«А может, — мелькнуло в его сознании, — Тищенко изменился, стал лучше. Ведь жизнь, окружение, среда, наконец, время воспитывают и не таких, как он».

Вспомнился убийца Петров-Семенов, который в молодости совершил свое первое тяжкое преступление и не был разоблачен. Через много лет он доказывал, что, согласно научным данным, каждые семь лет происходит обновление живого организма. «Старые клетки отмирают и заменяются новыми. Это биология или физиология, но и душа человеческая обновляется! Со временем человек перевоспитывается. И через много лет вы будете судить фактически не того человека, который совершил преступление, а только его внешнее подобие, воспроизведенное по генетическому коду…»

Петрову-Семенову не удалось, конечно, заслониться этой своей философией… Но кое в чем он был прав. Именно поэтому и устанавливается срок давности уголовного преследования, в зависимости от характера правонарушения для всех, кроме военных преступников-фашистов, карателей…

Коваль еще раз внимательно посмотрел на Тищенко. Он как будто все время ждал от подполковника, казавшегося ему камнем с острыми гранями, какой-то каверзы. В круглых глазах его прятался страх.

Коваль притушил окурок в пепельнице.

— А что скажет нам уважаемый химик? Неужели никак не определить, что за яд попал в организм Залищука?

— Дело в том, — прокашлявшись, начал Павлов, не сводя глаз со спасительной бумажки экспертизы, — что в практике нашей криминалистической лаборатории еще не встречалось такого химического соединения. Выделены гликозид дигилен, наперстянка, валерьянка, то есть составные части обычных сердечных медикаментов. Правда, в больших дозах и наперстянка может стать для человека ядом, вызвать остановку сердца. При повторном анализе доза наперстянки у Залищука оказалась нормальной. — Павлов сделал паузу. — Все дело в том, что в организме погибшего нашли следы и сугубо ядовитого вещества. Это яд широкого действия, и есть в нем компоненты, нам неизвестные. Вещество растительного происхождения… Но какого именно растения, пока установить не удалось… Во всяком случае, такого, которое не встречается в Европе и европейской части Азии…

— С Марса подбросили… — пробурчал Тищенко.

— Ничего удивительного, что эксперт, первым осматривавший труп, ошибся и разрешил похоронить Залищука, — продолжал Павлов. — Он обратил внимание на гипертрофические изменения сосудов и сердца, обнаружил валерьянку, наперстянку и решил, что смерть Залищука вполне естественна — от сердечной недостаточности. У человека больное сердце, выпил лишку — вот и результат…

— В протоколе медицинского вскрытия сказано о поражении слизистой, — обратился Коваль к судмедэксперту Забродскому. — Объясните, почему? Если у Залищука не было язвы или какого-нибудь другого поражения желудка…

Тот только пожал плечами.

— Это и для нас загадка, Дмитрий Иванович. Но мы ищем причину…

Усики Забродского растерянно вытянулись, образовав клинышек. Коваль недовольно поморщился: выдумывают себе мушкетерские украшения! Д'Артаньяны какие, смотри, начнут и татуировку делать!..

«Как же он сказал тогда? — в свою очередь не мог успокоиться Тищенко, все время вспоминая давнюю историю с художником Сосновским. — «Вы сможете спокойно жить, Степан Андреевич, если окажется, что мы с вами ошиблись и невиновный человек будет из-за нас расстрелян?» Каким прокурорским тоном он говорил тогда с ним!..

В конце концов это был только случай в его, Тищенко, жизни, и незачем об этом сейчас вспоминать!

Коваль, конечно, стал еще более упрямым и неконтактным. Высунулся в окно, жмурится, как ребенок, под каплями, которые падают на лицо… Старый милицейский волк, у которого уже стерлись зубы! В конце концов, что ему до характера Коваля. Подполковник должен сейчас выполнять конкретные задания по розыску доказательств преступления, возможно, и самого преступника. И все. «От» и «до»… Командовать парадом, как и полагается по закону, будет он, Степан Андреевич Тищенко… Коваль опытный оперативник, и это хорошо, что именно он поведет розыск. Кто-кто, а уж Коваль точно установит — преступление это или случайное самоотравление. Хуже иметь дело с бездарным оперативником, тогда все бремя дознания ложится на следователя.

— Что ж, подозревать преступление некоторые основания у нас есть, — словно отвечая мыслям Тищенко, произнес Коваль, и тот почувствовал, что Дмитрий Иванович недоговаривает. Это его задело — перед ним нечего играть в прятки!

— Хорошо! — сказал Тищенко. — Поскольку уголовное дело об отравлении Залищука заведено, давайте составим план работы и наметим оперативные задачи. Эксперты должны дать точный аргументированный ответ о причине смерти Залищука и определить состав яда. Сейчас главная работа у милиции… Возможно, Дмитрий Иванович, вам придется осуществить и отдельные следственные действия. Но конкретное поручение я дам позже. Какие у вас соображения?

Коваль отодвинулся от окна, кивнул Струцю. Тот подал ему листок бумаги.

— Прежде всего определим круг людей, с которыми встречался в тот трагический день Борис Сергеевич Залищук. — Дмитрий Иванович сделал паузу. — Выясним, кто имел реальную возможность совершить преступление. И у кого были причины желать гибели Залищука, кому это было нужно… Возникает еще ряд вопросов, на которые должен ответить розыск, но это уже потом. А пока придется изучить многих людей, их жизнь, прошлое и настоящее, характеры, надежды, мечты… — Коваль снова помолчал. — В тот вечер на даче у Залищука были и иностранцы, английские подданные, — сестра жены Залищука с дочерью… Это несколько усложняет задачу…

— По закону имеем право допросить их как свидетелей и даже как подозреваемых, — вставил Тищенко. — Нормы нашего уголовного кодекса, как известно, распространяются и на иностранцев, которые находятся на нашей территории… Если, конечно, это не дипломатические представители…

— Не в этом дело. — Но в чем оно, Коваль так и не сказал.

— Надеюсь, вы не думаете, что они приехали из далекой Англии, чтобы отравить какого-то пьянчужку Залищука? — Тищенко улыбнулся. — Нонсенс!

— Почему пьянчужку? — возразил Коваль, которому не понравилось пренебрежительное отношение к погибшему человеку. — Конечно, это не гости совершили… что им Борис Сергеевич… Здесь надо копнуть глубже.

— Дел у вас полные руки, — согласился Тищенко и пошутил: — Ваши милицейские работники говорят, что когда известна жертва, то это уже полдела.

— Да, — кивнул Коваль. — Но в данном случае, мне кажется, и первая половина дела будет нелегкой…

— Как это?! — глаза Тищенко округлились. — Жертва известна.

— Только одна… — пробормотал Коваль.

— Вы что, ждете новых жертв?! — Лицо Тищенко от удивления и возмущения вытянулось так, что утратило свои пухлые, детские очертания.

— Я еще ничего не знаю и ни о чем не могу говорить определенно, Степан Андреевич, — уклончиво ответил подполковник.

— Значит, и намекать не нужно. А то мне уже показалось, что вы хотите создать нам дополнительные хлопоты, — натянуто улыбнулся Тищенко и обвел взглядом присутствующих, словно хотел сказать: видите, каков этот ваш Коваль.

Эксперты и Струць ничем не проявили своего отношения к спору следователя и подполковника милиции. Павлов листал бумаги, словно хотел найти в них ответ на вопрос, что же это за таинственное растение, от которого погиб Залищук; медик рассматривал свои пальцы, а лейтенант Струць уставился в окно.

Дождь понемногу утихал. И так же разом, в какую-то минуту даже быстрее, чем налетел, он окончился, и только отдельные капли его, не успевшие скатиться с крыши и сорваться с листвы, падали на асфальт в тишине, особенно остро ощутимой после размеренного шума.

Однако Коваль уже полностью окунулся в работу, забыл о дожде, о давнем конфликте с Тищенко, и ничто его больше не интересовало, кроме Залищука, отравления и возможных версий.

Оперативное совещание продолжалось.

Когда все было обсуждено, был составлен оперативный план и каждый участник группы получил задание, Тищенко поднялся, сложил свою папку и, обращаясь к Ковалю, подчеркнуто любезно произнес:

— Мы сейчас вместе, Дмитрий Иванович, должны решать общую задачу. У вас есть десять дней на розыск и дознание. Пока первое слово принадлежит вам, вашему опыту…

После того как следователь, попрощавшись, вышел из кабинета, ушли и эксперты. Коваль еще долго сидел в задумчивости. Лейтенант Струць не вставал, боясь прервать мысли подполковника, и ждал от него заданий.