ГЛАВА ВТОРАЯ Взгляд в прошлое

1

Возле станции метро продать цветы не удалось. Таисия Григорьевна с несколькими розочками в руках терпеливо стояла у входа рядом со старушками, державшими букеты ярких пионов, красных и белых гвоздик в целлофановых обертках. Старухи постоянно выносили к метро цветы, хотя торговать здесь не разрешалось. Настороженно оглядываясь, нет ли поблизости милиционера, они, время от времени обгоняя друг друга, устремлялись навстречу людскому потоку, тянувшемуся к метро, и предлагали свои букеты.

Таисия Григорьевна не выбегала вперед. Надвинув легкую газовую косынку почти на глаза, не отходила от высокого деревянного забора, ограждавшего строительство новой гостиницы. Когда прохожие обращали внимание на ее розочки, негромко называла цену, а в ответ на предложения продать дешевле покачивала отрицательно головой. Не могла уступить ни единой копейки потому, что суммы, которую хотела получить за цветы, как раз хватило бы на бутылку дешевого вина, называемого в обиходе «чернилами». У нее, так же как и у Бориса Сергеевича, с утра болела голова, и снять эту боль могло только вино, пусть и самое плохое.

Милиционеров, штрафовавших за торговлю в неположенном месте, Таисия Григорьевна не боялась. В нескольких шагах от нее стоял муж и внимательно следил, чтобы никто не обидел ее — ни конкурентки-торговки, ни покупатели, — и вовремя предупреждал о любой опасности. Невысокий, коренастый, с большой взлохмаченной головой, со скуластым лицом, на котором выделялись густые, кустистые, с проседью брови, весь словно взъерошенный, он ежеминутно был готов ринуться в бой.

У Залищука голова болела невыносимо. Спасти его мог только глоток вина, и все зависело от удачи жены. Время от времени он нетерпеливо и сердито посматривал на ее дебелую фигуру у забора, на небольшие розочки, которые в ее крупной руке казались особенно мизерными.

Снова и снова в мыслях подсчитывал, сколько дней осталось до выплаты пенсии. Пять дней. Сейчас пять дней казались ему таким отдаленным будущим, такими непостижимыми, как пять тысяч дней, как сама неизмеримая вечность.

Борис Сергеевич немного отвлекся этими тяжкими мыслями, потом, щуря наболевшие от солнца глаза, снова с надеждой взглянул на жену. Но она все так же понуро стояла под забором, чуть сзади прытких старушек, неловко держа перед собой букет. «Черт возьми, — подумал со злостью Залищук. — Воображает себя талантливой актрисой, а стоит словно забитая сельская баба, растерявшаяся в большом городе!..»

И вдруг ему стало горько и обидно за нее, и не только за нее, но и за себя. Заметив, что поток людей, спешивших к метро, стал иссякать, и поняв, что тем, кто идет на работу, цветы понадобятся лишь на обратном пути, он направился к жене.

— Ты же знаешь, — укоризненно сказал, — здесь покупают цветы только к вечеру. Поедем в центр.

Таисия Григорьевна виновато взглянула на него. Солнце, поднимаясь, припекало через тоненькую косынку, и ей, так же как и мужу, до слез хотелось похмелиться. Но ехать с цветами в центр!

— Не бойся, никто тебя там не увидит! Никому ты теперь не нужна, — насупив лохматые брови, сказал сердито. — Станешь в подземном переходе на Крещатике.

— Нет, нет, Боря… Не хочу… Лучше уж на Бессарабке.

— На рынке хватает цветов. Получше твоих.

— Я стану возле входа в рынок.

— Ах, — сверкнул глазами Борис Сергеевич, — какая ты стыдливая стала… Великая примадонна!

Таисия Григорьевна молча проглотила оскорбление. Голова болела все сильнее.

— А деньги на метро у тебя есть?

Он вытащил из кармана несколько медяков.

— Хватит.

…Они сидели рядом в полупустом после часа «пик» вагоне, Таисия Григорьевна нежно держала на коленях букетик роз. Этой парой можно было залюбоваться, так сочувственно посматривали они друг на дружку.

Поезд прыгнул на мост над рекой, открыл глазам немногочисленных пассажиров прекрасную картину: могучие воды Днепра, кипевшие внизу, снующие катера и баржи, песчаные косы, пляжи Левобережья и высоченные, ослепительно зеленые в лучах утреннего солнца склоны гористого правого берега, к которому они приближались.

Вышли на Крещатике и направились к крытому рынку. Борис Сергеевич оставил Таисию Григорьевну возле входа в рынок, а сам отошел чуть в сторону, откуда было удобно за ней наблюдать.

Роз у Таисии не покупали. Люди проходили мимо, словно не замечая их. Срезанные ранним утром на даче, они возле метро «Левобережная» еще сохраняли свежий вид, но после жаркого вагона, после солнца нежные лепестки начали увядать.

Борис Сергеевич осмотрелся, разыскивая глазами автомат с водой. Массивный железный шкаф со стаканами увидел на противоположной стороне площади, лавируя среди машин, перебежал к нему. Нащупав в кармане копейку и бросив ее в щель автомата, терпеливо стал ждать, пока наполнится надтреснутый стакан. Потом двинулся с ним назад.

Когда снова пересек площадь, увидел, как жена вдруг отвернулась лицом к стене и, пряча перед собой цветы, делает вид, что рассматривает витрину.

Что же напугало ее?!

И вдруг Борис Сергеевич остановился как вкопанный: к Таисии приближалась бывшая подруга, хористка театра Лиля. Он увидел, как закачалась возле жены высокая прическа хористки — маленькая, низенькая, похожая на колобок, Лиля ходила на высоченных каблуках и выкладывала на голове целую башню из искусственных волос.

Таисия повернулась к Лиле, и Борис Сергеевич понял, что жена, несмотря на все ухищрения, попалась. Издалека он, конечно, не мог разглядеть улыбки на ее лице, но догадался об этом и словно физически ощутил, как тяжело Таисии сейчас улыбаться. Он представил себе, как переживает она, что эта «безголосая и бесталанная Лилька», которая тем не менее продолжала работать в театре, увидела ее с цветами у рынка. «Как же она выкрутится, бедная Тася?!» — подумал с болью.

Он словно услышал охи и ахи, вопросы, которыми Лиля засыпает Таисию: «Как живешь? Наш театр совсем забыла? Или думаешь возвратиться? Что это за розочки? Ах, какие прекрасные цветы! Зачем тебе розы, ведь у тебя на даче есть свои? Боже, какая прелесть, какая нежность!»

Борис Сергеевич хотел уже подойти и увести от Лили жену, когда вдруг увидел, что Таисия протянула букет хористке. Он представил себе, как это происходит.

«Да ты что, Тасенька!» — «Бери, бери!» — «Ты же себе купила!» — «У меня в саду, есть. Это мы с Борисом ехали погулять в центр, а ты знаешь он какой, до сих пор влюблен, как мальчишка! Купил мне букет… Только что отошел, воды выпить…» — «Так это же тебе подарок!» — «Ничего, ничего, бери!» — «Ну что ж, спасибо, Тасенъка. Ах какие прекрасные розы! Ты все же заглядывай в театр».

Борис Сергеевич осторожно поставил стакан с водой на пустой ящик под кирпичной стеной рынка.

— А вот и мой Боря!

Лиля кивнула Борису Сергеевичу, который приближался, игриво взмахнула рукой, и через секунду ее пышная прическа закачалась в толпе. Хористка не любила и всегда избегала острого на слово Таисиного мужа.

— Ты что же сделала? Отдала этой вертихвостке!..

Еще когда жена вручала букет Лиле, Борис Сергеевич снова мысленно обшарил каморку на даче, где складывал пустые бутылки. Там хоть шаром покати.

Голова разваливалась, была чугунно-тяжелой.

— Знаешь, — тихо произнесла Таисия Григорьевна, — поедем к Моте. Неужели не даст?

— В долг не даст! — вздохнул Борис Сергеевич. Он уже пробовал как-то подлизаться к продавщице, но безуспешно. Она узнавала его только, когда приносил наличные. — Лучше заглянем к Андрею, здесь недалеко. Займу десятку до пенсии. Не застану дома, у его Аллы попрошу. — Борис Сергеевич снова вздохнул: — Хотя так не хочется к ним идти!

Они стали проталкиваться среди толпы покупателей, оглушенные базарным гулом, ослепленные яркими красками летних прилавков.

Справа висели громадные мясные туши, возле которых в белых, запачканных кровью халатах орудовали продавцы; впереди, куда только проникал глаз, красовались горы свежих огурцов, помидоров, венички петрушки и укропа, золотые россыпи молодой картошки, последние, еще прошлогоднего урожая, яблоки, поражавшие прозрачной желтизной, словно вылепленные из воска для бутафорской витрины, и рядом — первые зеленые скороспелки. Слева за ними — неуступчивые смуглые торговцы с орехами, инжиром, привялыми мандаринами и лимонами с далекого Кавказа. Но все это богатство бледнело в сиянии радуги, пылавшей в глубине рынка: гвоздики всех цветов, розы, первые георгины и остроконечные гладиолусы, которые красным, желтым, белым пламенем вспыхивали над прилавками и в проходах между ними.

Вдруг Борис Сергеевич увидел Крапивцева. Сосед стоял в белом халате, закрытый чуть ли не до груди горками тугих помидоров и ярко-зеленых, покрытых твердыми пупырышками огурцов. Рядом на весах лежали краснобокие яблоки.

Залищук не утерпел, чтобы не подойти. Крапивцев переговаривался с покупательницей и не сразу заметил его. Борис Сергеевич, стоя в стороне, прислушивался к этой обычной базарной перепалке. Женщина, чуть не плача, просила продать яблоки подешевле.

— Три, — упрямо повторял Крапивцев.

— Да мне несколько штук. Для больного.

— Три рубля за килограмм. Мне все равно для кого, — не уступал Крапивцев.

Борису Сергеевичу надоело ждать окончания этого торга, и в разноголосый шум рынка вплелся и его зычный голос:

— И не просите, гражданочка, не отдаст он дешевле, я знаю.

Загоревшее лицо Крапивцева вытянулось. Глубоко посаженные глаза, казалось, спрятались под надвинутый козырек фуражки.

— А-а-а! Привет!

— Эх, вы, — с упреком произнесла женщина, обращаясь почему-то к Борису Сергеевичу, словно он был причиной ее неудачи, — совести у вас нет. — Бросив еще раз взгляд на яблоки Крапивцева, она отошла к другому продавцу.

Залищук пожал плечами.

— Слышал, Поликарп, это тебя касается.

К ним приблизилась Таисия Григорьевна. Крапивцев заулыбался, и глаза его как будто снова вынырнули на свет.

— Привет, соседушка. Поторговали?

В вопросе была спрятана глубокая ирония, и Залищук испугался, как бы Таисия, не поняв ее и приняв добродушный тон Крапивцева за чистую монету, не вздумала вдруг занимать у него деньги.

Но жена — Борис Сергеевич сейчас гордился ею — так беззаботно улыбнулась, словно в ее кошельке было полно денег.

— Да нет, Поликарп Васильевич, — весело ответила она. — Мы так, мимоходом…

Крапивцев удивленно поднял брови: мол, что же делать на рынке, если не торговать и не покупать? Ведь это не бульвар для прогулок! Впрочем, через секунду он снова заулыбался:

— Яблочек? Угощайтесь.

Таисия Григорьевна покачала головой:

— Спасибо.

— Прогуливаетесь, выходит? Место что-то не очень подходящее…

— Идем, — Борис Сергеевич коснулся руки жены. — Поликарпу этого не понять. Для него ярмарка — чтобы деньгу драть!..

— За свой труд, между прочим, — спокойно ответил Крапивцев. — Именно за то имеем, что на боку не лежим.

— За свой труд… Шкуру с людей драть не надо. А по-человечески…

— Цена!! Дорогой Борис… — менторским тоном медленно произнес Крапивцев, словно смакуя слова. — Не мной установлена, кстати сказать, а всем обществом. — Он легким жестом обвел рукой ряды. — Коллективом, понятно?

Таисия Григорьевна потянула мужа за рукав. Она поняла, что он сейчас злой на весь мир, и боялась, что этот разговор может окончиться скандалом.

— Что ты меня за рукав дергаешь? — огрызнулся Залищук. — Я неправду этому кулачью говорю? Да?!

Но, постояв какую-то минуту молча возле прилавка, ощетинившись и думая о чем-то своем, очевидно, о чем-то очень наболевшем, он вдруг сорвался с места и, наталкиваясь на людей, решительно двинулся между рядами к выходу.

— С самого утра пьяный, — пробурчал ему вслед Крапивцев.

Таисия Григорьевна ничего на это не ответила и поспешила за мужем.

Очутившись на улице, Борис Сергеевич бросил:

— Поехали на дачу.

— А к Андрею?

— Да ну их всех к чертовой матери! — со злостью пробормотал он. — Едем домой. А там видно будет…