"Василий Гроссман, Илья Эренбург. Черная книга " - читать интересную книгу автора

револьверный выстрел. Знамя успеха осенило святое дело. В небо поднялось
новое пламя, не тяжелое, полное жирного дыма, пламя горящих трупов, а яркий,
знойный и буйный огонь пожара. Запылали лагерные постройки, и восставшим
казалось, что само солнце, разорвав свое тело, горит над Треблинкой, правит
праздник свободы и чести. Загремели выстрелы, захлебываясь, затараторили
пулеметы на захваченных восставшими башнях. Торжественно, как колокола
правды, загудели взрывы ручных гранат. Воздух всколыхнулся от грохота и
треска, рушились постройки, свист пуль заглушил гудение трупных мух. В ясном
и чистом воздухе мелькали красные от крови топоры. В день 2 августа на землю
треблинского ада полилась злая кровь эсэсовцев, и пышущее светом голубое
небо торжествовало и праздновало миг возмездия. И здесь повторилась древняя,
как мир, история: существа ведущие себя, как представители высшей расы,
существа громоподобно возглашавшие: "Achtung! Mutzen аЬ!", существа,
вызывавшие варшавян из их домов на казнь, потрясающими, рокочущими голосами
властелинов: "Аllе-r-r-r- raus, unter-r!", эти существа, столь уверенные в
своем могуществе, когда речь шла о казни миллионов женщин и детей, оказались
презренными трусами, жалкими, молящими пощады пресмыкающимися, чуть дело
дошло до настоящей смертной драки. Они растерялись, они метались, как крысы,
они забыли о дьявольски продуманной системе обороны Треблинки, о
всеубивающем огне, заранее организованном, забыли о своем оружии. Но стоит
ли говорить об этом и нужно ли хоть кому-нибудь дивиться этому?
Когда запылала Треблинка и восставшие, молчаливо прощаясь с пеплом
народа, уходили за проволоку, со всех концов ринулись эсэсовские и
полицейские части преследовать уходящих. Сотни полицейских собак были пущены
по следам. Немцы мобилизовали авиацию. Бои шли в лесах, на болотах и мало
кто, - считанные люди из восставших, - дожил до наших дней. Но что с того -
они погибли в бою, с оружием в руках.
После дня 2 августа Треблинка перестала существовать. Немцы дожигали
оставшиеся трупы, разбирали каменные постройки, снимали проволоку, сжигали
недожженные восставшими деревянные бараки. Было взорвано, погружено и
увезено оборудование здания смерти, уничтожены печи, вывезены экскаваторы,
огромные бесчисленные рвы засыпаны землей, снесено до последнего камня
здание вокзала, наконец, разобрали рельсовые пути, увезены шпалы. На
территории лагеря был посеян люпин, построил свой домик колонист Стребень.
Сейчас этого домика нет, он сожжен. Чего хотели достичь всем этим немцы?
Скрыть следы убийства миллионов людей в треблинском аду? Но разве это
мыслимо сделать? Разве мыслимо заставить молчать тысячи людей,
свидетельствующих о том, как эшелоны смертников шли со всей Европы к месту
конвейерной казни? Разве мыслимо скрыть то мертвое, тяжелое пламя и тот дым,
что восемь месяцев стояли в небе, видимые днем и ночью жителями десятков
деревень и местечек? Разве мыслимо вырвать из сердца, заставить забыть
тринадцать месяцев длившийся ужасный вопль женщин и детей, что и по сей день
стоит в ушах крестьян деревни Вулька? Разве мыслимо заставить молчать
оставшихся в живых свидетелей работы треблинской плахи, от первых дней ее
возникновения до дня 2 августа, последнего дня ее существования, -
свидетелей, согласно и точно рассказывающих о каждом эсэсовце и вахмане,
свидетелей, шаг за шагом, час за часом восстанавливающих треблинский
дневник? Им уже не крикнешь "Mutzen ab", и уже не свезешь в газовню. И уже
не властен Гиммлер над своими подручными, которые, низко опустив головы,
теребя дрожащими пальцами край пиджака, глухим, мерным голосом рассказывают