"Василий Гроссман, Илья Эренбург. Черная книга " - читать интересную книгу автора

Что-то тревожное и страшное было в этой площади, вытоптанной миллионами
человеческих ног. Обостренный взор людей быстро ловил тревожащие мелочи - на
торопливо подметенной, видимо за несколько минут до выхода партии, земле
видны были брошенные предметы - узелок одежды, раскрытые чемоданы, кисти для
бритья, эмалированные кастрюли. Как попали они сюда? И почему сразу же за
вокзальной платформой оканчивается железнодорожный путь, растет желтая трава
и тянется трехметровая проволока? Где же путь на Белосток, на Седльце,
Варшаву, Волковыск?
И почему так странно усмехаются новые охранники, оглядывая поправляющих
галстуки мужчин, аккуратных старушек, мальчиков в матросских курточках,
худеньких девушек, умудрившихся сохранить в этом путешествии опрятность
одежды, молодых матерей, любовно поправляющих одеяльца на своих младенцах?
Все эти вахманы в черных мундирах и эсэсовские унтер-офицеры походили на
погонщиков стада при входе в бойню. Для них вновь прибывшая партия не была
живыми людьми - и они невольно улыбались, глядя на проявление стыдливости,
любви, страха, заботы о близких, о вещах, их смешило, что матери
выговаривают детям, отбежавшим на несколько шагов, и одергивали на них
курточки, что мужчины вытирали лбы носовыми платками и закуривали сигареты,
что девушки поправляли волосы и испуганно придерживали юбки, когда налетал
порыв ветра. Их смешило, что старики старались присесть на чемоданчики, что
некоторые держали под мышкой книги и что больные кутали шеи. До двадцати
тысяч человек проходило ежедневно через Треблинку. Дни, когда из вокзала
выходило шесть-семь тысяч, считались пустыми днями. Четыре, пять раз на день
наполнялась площадь людьми. И все эти тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч
людей, все эти юные и старые лица, чернокудрые и золотоволосые красавицы,
горбатенькие и сутулые, лысые старики, робкие подростки - все это сливалось
в едином потоке, поглощающем и разум, и прекрасную человеческую науку, и
девичью любовь, и детское недоумение, и кашель стариков, и сердце человека.
И вновь прибывшие с дрожью ощущали странность этого сдержанного сытого,
насмешливого взгляда, взгляда превосходства живого скота над мертвым
человеком. И снова, в эти короткие мгновения, вышедшие на площадь ловили
мелочи, непонятные и вселяющие тревогу.
Что это там, за этой огромной, шестиметровой стеной, плотно закрытой
одеялами и начавшими желтеть сосновыми ветвями? Одеяла тоже внушали тревогу:
стеганые, разноцветные, шелковые и крытые ситцами, они напоминали те одеяла,
что лежали в постельных принадлежностях приехавших. Как попали они сюда? Кто
их привез? И где они, владельцы этих одеял? Почему им не нужны больше
одеяла? И кто эти люди с голубыми повязками? Вспоминается все передуманное
за последнее время, тревоги, слухи, передаваемые шепотом. Нет, нет, не может
быть. И человек отгоняет страшную мысль.
Тревога на площади продолжается несколько мгновений, - может быть
две-три минуты, пока все прибывшие успеют выйти на площадь. Этот выход
всегда сопряжен с задержкой: в каждой партии имеются калеки, хромые, старики
и больные, едва передвигающие ноги. Но вот все на площади. Унтершарфюрер
(унтер-офицер войск СС) громко и раздельно предлагает приехавшим оставить
вещи на площади и отправиться в баню, имея при себе лишь личные документы,
ценности и самые небольшие пакетики с умывальными принадлежностями. У
стоящих возникают десятки вопросов - брать ли белье, можно ли развязывать
узлы, не перепугаются ли вещи, сложенные на площади, не пропадут ли. Но
какая-то странная сила заставляет их молча, поспешно шагать, не задавая