"Я.И.Гройсман, Ирина Цывина. Евгений Евстигнеев - народный артист " - читать интересную книгу автора

мужского обаяния! Это, кстати, мне кажется, очень важная черта таланта
Евстигнеева. Не обладая каноническими внешними данными, он на сцене всегда
был по-мужски привлекателен. Во всей его очень характерной пластичной
тигриной повадке, в низком рокочущем голосе, в тяжелом и лукавом взгляде
таилась колоссальная энергетическая пружина. От его игры у меня всегда было
внутреннее ощущение упругости и силы.
А еще был Сатин в "На дне". Я несколько десятков спектаклей играл в
массовке ночлежника и лежал где-то в ногах у Евстигнеева во время знаменитой
сцены разговора Сатина с Бароном. Я имел возможность наблюдать его в этой
роли, так сказать, вблизи. Пытался разглядеть, как это делается. Но при всей
крупности игры он обладал такой животной органикой, что, даже находясь
рядом, невозможно было увидеть никаких швов.
Мне кажется, Сатин - высочайшая его работа. Она абсолютно опрокидывала
стереотип некоего назидательного пафоса и декламационности, сложившихся в
связи с данным образом. Это было сыграно чрезвычайно живо, неожиданно
смешно, остро, горько, даже желчно, парадоксально, но в результате оставляло
ощущение редкой значимости и мощи.
Я никогда раньше не думал, что в этой роли столько юмора. А юмор был
всегда важнейшим компонентом евстигнеевской игры. Причем он никогда
специально не шутил, не комиковал, это просто было неотъемлемой частью его
органики. Смех в зале возникал не от текста, а от точных, живых, неожиданных
интонаций, от парадоксальности поведения. Когда этот пройдоха-шулер в шляпе,
интригующе надвинутой на лоб, в длинном пальто, натянутом руками в карманах
на откляченный зад, кошачьей походкой картинно проходил по ночлежке, это
было невероятно, непривычно по сравнению с уже виденным раньше, но вместе с
тем так точно, узнаваемо и неопровержимо убедительно, что у тебя возникало
ощущение открытия единственно правильного решения этой роли.
Помню его полный горечи монолог о человеке. Абсолютное отсутствие
внешнего пафоса и декларативности. Тяжелые глаза навыкате. Скривившийся в
едкой усмешке рот. Состояние человека, отяжелевшего от выпитого и при этом
испытывавшего некое странное вдохновение. Залихватский и одновременно пьяный
жест, которым он, вытирая нос, затыкает платок в карман брюк. Медленно
шевелящиеся, нетрезвые пальцы растопыренной руки. Напряженный лоб,
уперевшийся в ладонь, или откинутое, полулежащее на нарах тело, приподнятое
на широко отставленных назад руках, и отчаянно запрокинутая голова.
Предельная выразительность каждой позы, почти монументальность. Завороженная
тишина зала - и ощущение громады, возникшее от этого невысокого человека,
сидящего в центре сцены. Таким я его и запомнил. Гениального артиста Евгения
Евстигнеева.

ВАЛЕНТИН ГАФТ

Когда меня попросили написать о Жене, Евгении Александровиче
Евстигнееве, мне показалось, что это не так трудно.
Женя десятки лет был рядом, он был всеми признанный, любимый артист.
Даже не артист. Он мог появиться на эстраде, просто сказать: "Здравствуйте,
добрый вечер" - и этого уже было достаточно. Его принимали, даже если он
ничего не говорил, а просто обводил зал глазами и переминался с ноги на
ногу. Его внутренний монолог был куда сильнее слов, которыми говорят все.
Только он мог сказать мало, но иметь грандиозный успех. С ним не хотелось