"Александр Степанович Грин. Телеграфист из Медянского бора" - читать интересную книгу автора

ее в шею, быстро прибавила: - не тронь!.. Я сегодня стеклянная.
Варламов прошел в большую, светлую столовую, где на круглом
белоснежном столе слабо шипел, попискивая и замирая, серебряный самовар.
Аккуратно расставленная посуда, ножи и ложечки сияли холодной чистотой
сытой жизни, а на краю стола, там, где всегда садился Варламов, лежала
столичная газета.
Дверь на террасу была открыта, и старые пышные деревья сада ровной
толпой уходили вдаль, сливая в зеленой глубине серые изгибы дорожек,
запятнанных солнцем, черные стволы и яркие точки цветущих клумб. Щебетали
птицы, со двора неслись ленивые выкрики. Над террасой стояло июльское
солнце, золотило комнатный воздух и сотнями микроскопических солнц блестело
в вымытой белизне посуды.
Варламов прошелся взад и вперед, потирая руки, свистнул, радуясь
хорошему дню, сел на плетеный стул и развернул газету. Газет он вообще не
любил и выписывал их единственно из убеждения, что следить за политикой
необходимо для культурного человека. Ему хотелось есть и пить чай, но он
терпеливо ждал прихода жены. Мысль о том, что можно налить чаю самому, даже
не приходила ему в голову. Кроме того, он не любил пить или есть без жены и
всегда с бессознательным чувством спокойного благополучия следил за
неторопливыми движениями рук Елены, наливающей суп или чай. За столом он
мог совсем не говорить и не испытывал от этого никакой неловкости. Если
жена рассказывала что-нибудь, Варламов слушал и кивал головой; если молчала
или читала, он, также молча, с удовольствием следил за ней глазами и
добродушно улыбался, когда она, подымая голову, взглядывала на него.
- Здравствуй! - сказала Елена, входя и привычным движением нагибаясь
для обычного утреннего поцелуя. - Ты поедешь сегодня?..
- Мы, собственно говоря, проспали, - ответил Варламов, нетерпеливо
глотая слюну. - Теперь я опоздал на десятичасовой. Можешь представить,
когда я вернусь? Вечером... А отчего у тебя круги под глазами. Смотри,
какие синие...
- Круги? - равнодушно переспросила Елена, открывая сахарницу. - Вот
уж, право, мне совершенно все равно...
- Ну, да... - улыбнулся Варламов. - Так я тебе и поверил. И личико
бледное... Ты, я думаю, переспала... а?
Елена сердито звякнула ложкой.
- Я не переспала, а мало спала! - возразила она тем особенным,
раздражающимся голосом, который почти всегда служил для Варламова признаком
неизбежной сцены. - Я же малокровная, ты это прекрасно знаешь, а
притворяешься. В прошлый раз доктор, кажется, при тебе это говорил,
Гриша... И что мне нужно больше спать...
- Я хотел сказать... - запнулся Варламов, усиленно прихлебывая чай. -
Впрочем, что же такое?.. Здесь деревня... гм... двенадцать часов...
По-деревенски это...
Он примирительно кашлянул, но Елена молчала, притворяясь занятой
намазыванием на хлеб икры. Варламов подождал немного и снова заговорил:
- Отчего ты сердишься? Я не люблю, Еленочка, когда ты начинаешь вот
так сердиться без всякой причины. Ну, что такое, почему?
- Я не сержусь...
- Да как же нет, когда я прекрасно вижу, что ты не в духе и сердишься,
- настаивал он, сам начиная ощущать тоскливое, жалобное раздражение. -