"Александр Степанович Грин. Телеграфист из Медянского бора" - читать интересную книгу автора

пальцами пыльный, красный рычаг тормоза Вестингауза, Петунников подумал
беглыми, темными задами мысли, что все это до ужаса просто и именно так
быть не может. А как - он не знал; но странным казалось, что даже в этот
момент отчаянного риска внимание работает будничным, обычным порядком,
пристально отмечая вырытые, гнилые шпалы, скучный говор колес, окурки,
подскакивающие на площадке, запыленные стекла, спокойный, убегающий лес...
И только на обрыве последнего мгновения, когда сверкая отполированной
сталью рельс, выступило крутое, ровное закругление, когда холодная, слепая
тяжесть начала давить грудь, и рука, вдруг ставшая чужой, безотчетно
потянула вниз заскрипевший рычаг, и быстро натянулась и лопнула гнилая,
замазанная краской бечевка, пронзительно и тоскливо взвизгнули тормозные
колодки, прильнув на бегу к быстро вертящимся колесам, и, громыхнув
буферами, содрогнулись вагоны, как стадо степных лошадей, встретивших
неожиданное препятствие, - тогда лишь звонкая, горячая волна хлынула в
голову Петунникова, закричав тысячами резких, пьяных голосов, затопляя
сознание лихорадочной быстротой ощущений и чувством действительной, полной
бесповоротности.
И хотя над замершими вагонами сонно таяла голубая полуденная высь, а
лес стоял зеленый и равнодушный к людям, оцепеневшим в страшной тревоге,
воздух мгновенно стал звонким, хитрым и душным. Казалось Петунникову, что в
нём самом бесследно растворилось и пропало его собственное тело, что мысли
стали чужими и бешено торопливыми, как сухой, взвихренный ветром песок. Он
спрыгнул на откос насыпи и, шумно дыша, побежал вперед, крепко сжимая рукой
теплую сталь револьвера.


II

Все, что произошло потом - результат горячих двухнедельных споров,
раздражения, осторожных, тонких расчетов, надежд и сомнений - совершилось с
какой-то потрясающей, нелепой быстротой, бестолково и страшно. Снаряд не
разорвался: брошенный между колес, он тупо стукнулся о шпалу, перевернулся
и лёг в песок, как старая пустая коробка. Откуда-то по крутой, глинистой
насыпи, спотыкаясь и размахивая руками, бежали неизвестные, разно одетые
люди, врассыпную стреляя из револьверов в сторону желтого почтового вагона.
Один из них, маленький и худой, с плоским растерянно-торопливым лицом,
отделился и побежал навстречу Петунникову мелкими, неровными шагами,
выкрикивая на ходу тонким, странно обрадованным голосом: "Ага... Ага..." и
неумело стреляя из тяжелого казенного револьвера. Когда между ним и
Петунниковым осталось всего восемь - десять шагов, молодой человек вытянул
руку и нажал спуск, почти не целясь, но со странной уверенностью в том, что
не промахнулся. Сыщик перестал кричать и пошел шагом, все тише и тише,
потом сел, уперся руками в живот и взвизгнул тоскливым, ровным голосом.
Петунников остановился, с тупым удивлением рассматривая раненого,
безотчетно оглянулся и снова изо всех сил побежал дальше, к голове поезда.
Издали он узнал четверых с бледными, странно-чужими, озабоченными лицами;
они стояли у площадки вагона и быстро, не двигаясь с места, словно делая
какое-то страшно важное и спешное, но совершенно безопасное дело, стреляли
в окна и на площадку. Сзади кто-то кричал бестолково и хрипло, эхо тревожно
замирало в лесу. Из вагонных окон со звоном прыгали осколки стекла, и