"Владимир Григорьев. Вложено при рождении (Авт.сб. "Рог изобилия")" - читать интересную книгу автора

оторвешь. А он как по-писаному. И про тьму египетскую, и про пирамиды, про
булатную сталь, и совсем про неведомые времена. Мол, была такая земля
обетованная, да под воду ушла без остатка. Потопом занесло будто. Я,
случалось, заслушаюсь, хоть телевизор не смотри. Да спохватишься: обед на
конфорке пригорает, бельишко неполосканное мокнет. Спрашиваю, откуда, мол,
все знаешь в подробностях. Как глазами повидал. А он смеется, говорит: а
что, как и в самом деле смотрел, пирамиды эти своими руками выкладывал?
Пошутить любил!
Пошутить! Хирург яростно сжал кулаки. Простая душа, щи на кухне
убегали. Магнитофон надо было заводить! Да что уж там...
Искали его поначалу лихорадочно. Беспокоили схожих лиц. Тройными
взглядами обмеривали в те дни таксисты профили и фасы пассажиров. Куда! За
тысячелетия усовершенствовался он в искусстве растворения среди масс. Поди
разведай все его потайные приемы.
Пришел тренер, организатор городских олимпиад. Рассказал:
- В прошлом сезоне сидел один человек на трибунах, молча сидел. Вдруг
не выдержал. "Плохо бегут!" - сказал. Рубашку снял, грунт ощупал да как
рванет. У меня сердце похолодело. "Не заявленный, - думаю, - куда ж он в
брюках!" А уж круга четыре стайеры прошли. Он эти четыре прочесал за милую
душу, к фаворитам пристроился, да так и повел, весь бег за собою повел.
Стадион, понятно, шумит. На девятой тыще метров обернулся, смотрит:
стайеры позади трудятся. Каждый в своем графике выкладывается. А жарища! А
он только рукой махнул. "Ий-эх!" - говорит, брюки скинул, да как припустит
по стометровочному. Гляжу на циферблат: "Батюшки, рекорд бьет!"
Подлетаю к нему: "Рекорд! - кричу. - Рекорд!" А он косо так, одеваясь,
глянул: "Какой, - говорит, - там еще рекорд? В Греции, - говорит, - разве
так марафонили?!" Я говорю: "Голубчик, родной, приходите, на весь мир
прогремим, в веках останемся". А он только: "Греметь мне вроде ни к чему,
а в веках мы и так останемся..."
Годовой давности показания тренера не могли существенно повлиять на ход
поисков, как не могли потеснить систему официально зарегистрированных
мировых рекордов.
...В первые дни хирург лично выходил на поиски. В шляпе, сдвинутой на
брови, он кружил по магистральным и окраинным улицам. Как режиссер,
гоняющийся за фотогеничным типажом, с биноклем в руках забирался на
уходящие из-под ног крыши домов, и крупным планом плыли перед ним
задумчивые лики пешеходов.
В одну весьма дождливую ночь на углу улицы он лицом к лицу столкнулся с
человеком в водонепроницаемом плаще. Сердце стукнуло: он! С поднятым
воротником, в глубоко нахлобученной шляпе, незнакомец шарахнулся за угол и
пошел петлять темными переулками.
Придерживая дыхание, хирург маячил позади, забегая в темные ниши и
подворотни. В отсыревшем воздухе плыли специфические запахи
водоотталкивающего плаща незнакомца. Из канав, застилая переулки, вставали
торжественные туманы, и незнакомец умело тонул в них, будто прокладывал
путь по известным ему туманообразованиям. Оступаясь, он сквозь зубы цедил
что-то в адрес ненастья. Хирург прислушался и обомлел: отборная латынь!
Язык древних! Он!
Но снес хирург и это разочарование: студент-фармаколог зубрил по дороге
тексты рецептов...