"Сергей Тимофеевич Григорьев. Буек " - читать интересную книгу автора

Боцман не понимал, что с ним творится. В голове словно помпа качает.
Все ему было противно до озноба. Он оглядел могилы в сухой, желтой с
древесиной земле.
"На подобной земле папиросный табак садить, а не хоронить в ней
героев", - ворчал он про себя.
Могилы были вырыты неаккуратно и чересчур в квадрат.
"Говорил, положить в одну братскую: вместе на фронтах бились, сообща
тралили, вместе погибли, и лежать бы, чувствуя плечом товарищей... Да и
море отсюда видно - чисто, как на акварели... Из могилы встану - на море
взгляну! "Нет, товарищи, они не встанут, наши погибшие товарищи, чтобы
взглянуть на родную стихию!"
Впрочем, последние слова уже не из воркотни себе под нос, а из
надгробного слова, когда настала очередь Хренкова. Ворчал он басом, а
заговорил, сам того не ожидая, да и всех удивил, - чуть не бабьим голосом.
Срываясь с голоса, он продолжал:
- Бывало, говорили так: "покойтеся в мире", но я скажу, товарищи:
пусть они не покоятся, а беспокоятся, вот как теперь в жестоком сердце
беспокоюсь я... И вижу у всех вас, товарищи, тоже неспокойно бьется
сердце. Не скажем им: "Пусть будет вам земля легким пухом". Нет, товарищи!
Пусть она им будет столько же тяжелой, как и нам теперь тяжело на
сердце!..
У Хренкова пресекся голос.
Старшина музыкантов, думая, что оратор кончил речь, приставил ко рту
корнет-а-пистон и как-то животом подал знак музыкантам. Однако и сам он, и
все оркестранты тут же спохватились: речь только еще началась.
Один лишь бас-геликон крепко гукнул раз, испугался и, выпучив глаза,
закрыл ладонью амбушюр своей громогласной трубы.
Боцман Хренков сурово сдвинул брови и, грозно глядя в растерянное
лицо контрабасиста, нашел наконец голос и заговорил своим знаменитым в
отряде басом, так, что, пожалуй, и на рейде было слышно:
- Вот! Ну что ты сделал? Ты испортить мог торжественный, хоть и
горестный момент! Но нет, никто не испортит нам нашей глубокой печали. Ты
сам себя уничтожил, друг... Глядите, товарищи, он выходит хоронить героев
и даже трубу не почистил.
И в самом деле, хоть и на геликоне играло солнце, но тусклее (или это
так всем показалось после слов Хренкова), чем на других трубах.
- На советском флоте, какая бы ни была печаль, все должно так
сверкать, чтобы сердце прыгало! Скоро, долго ль, мы должны пойти в великий
бой и пойдем - за дело Ленина! А потом мы, после победы, придем сюда, на
гору, и тихо скажем нашим погибшим бойцам: "Победа, товарищи, победа! Враг
уничтожен на всех морях!" Теперь дуй! - прибавил тихо Хренков, ненавистно
глядя в лицо геликонца.
Оркестр грянул. Только у геликонца свело губы, словно он лимон съел,
и он никак не мог выдуть звука. А у парня из глаз по щекам покатились
слезы.
- То-то! - отводя от него взгляд, буркнул Хренков. Он, щурясь, окинул
недовольным взором скат горы, покрытой густо сорняками.
Пониже горы виднелись белые под красной черепицей домики опрятного
городка, а дальше, за щеткой мачт рыбачьих баркасов, - исчерна-синий рейд,
подернутый серебром ряби. И лиловая даль моря под белесым небом... Чисто,