"Аласдер Грей. Пять Писем из восточной империи " - читать интересную книгу автора

Я засмеялся, подав сигнал к общему хохоту, вознаградившему это глубокое
и остроумное замечание; моему несчастному маленькому тоскливому врагу и
коллеге Тоху пришлось угрюмо удалиться. Его хмурые взгляды забавляли меня
всю дорогу. Тоху приучили на всех, особенно на меня, смотреть с завистью и
страхом; меня же приучили на всех, особенно на него, смотреть со спокойным
превосходством. Никто не знает этого лучше, чем верховный наставник по
литературе, который учил нас обоих. Это не означает, что он ждет от меня
лучших стихов, чем от Тоху, но это означает, что он хочет видеть в моих
стихах высокие чувства, а в стихах Тоху - низкие. Ни я, ни Тоху не сочиняли
еще стихов, но я верю, что буду из двоих лучшим. Я льщу себя надеждой, что
вскоре император прикажет мне восславить какое-нибудь великое деяние и у
меня получится именно то, что нужно. Тогда вам обоим будет за что любить
меня так сильно, как вы бы хотели.
Сегодня утром, когда мы завтракали под палубой судна, Тоху спустился к
нам с таким бледным лицом, что все взгляды обратились к нему. Он закричал:
- Император нас обманул! Мы плывем вниз по течению, а не вверх! Впереди
великая стена, что идет вокруг империи, а вовсе не дворец, что посередине!
Нас отправляют в изгнание к варварам!
Мы вышли на палубу. Он, конечно же, обознался. У великой стены есть
башни с бойницами, отстоящие друг от друга на полмили, и она местами
изгибается. Напротив, стена, которая заслонила перед нами горизонт, была
совершенно прямая, не имела отверстий и простиралась в обе стороны,
насколько хватало взгляда. За ней виднелись только две высокие конические
почтовые башни - одна на западе, другая на востоке; к ним и от них во
всевозможных направлениях двигались белые пятнышки почтовых голубей. Зрелище
повергло нас всех в глубокое молчание. Я поднял палец, подзывая мою свиту, и
спустился вниз облачиться для прибытия. Они долго провозились, надевая на
меня церемониальный плащ и башмаки, после чего с большим трудом вновь
подняли меня на палубу. Будучи теперь самым высоким человеком на судне, я
должен был сойти на берег первым. Я переместился на нос и встал там
неподвижно, напрягши прижатые к бокам руки и ни на миг не выпуская из них
головной пучок врача, держащего мое левое бедро, и пышные волосы моей
массажистки Адоды, жарко стиснувшей правое. Позади меня стояли секретарь и
повар, отведя в стороны углы плаща, чтобы всем были видны на высоте, большей
обычного человеческого роста, темно-зеленые наколенные повязки
императорского трагического поэта. Не оборачиваясь, я знал, что вслед за
моей свитой выстроились по ранжиру верховные наставники - первый из них ниже
меня на целую голову, - за ними казначеи и, наконец, последний по порядку и
по росту, несчастный Тоху, императорский комический поэт. Толщина подошв его
церемониальных башмаков составляет всего одну пядь, и у него почти нет
свиты. Его врач, массажистка, секретарь и повар - это одна-единственная
маленькая прислужница.
Я много раз представлял себе эту картину: возвышаясь над носом судна,
великий поэт приближается к новому дворцу. Мне рисовались при этом широко
распахнутые ворота или двери, полицейские, сдерживающие толпу по обе
стороны, и, может быть, балкон, где стоит император, окруженный коллегией
верховных наставников. Но в этой гладкой стене, что была вдвое выше большого
утеса, я не видел никакого прохода. У ее подножья был причал с множеством
судов. Русло реки шло вдоль стены наподобие широкого крепостного рва, и мне
показалось, что вода здесь течет не справа и не слева, а из-под причала.