"И.Грекова. Хозяева жизни (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

милицию - девайте меня, мол, куда хотите, только определите мое положение.
А Татьяне ее жизнь казалась естественной, как всякая другая. Улыбалась она
очень хорошо. Я ее портрет написал с косой и с улыбкой, ничего. Он потом
пропал, как и все. Нина к ней почти не ревновала, один раз только или два
попало мне за Татьяну.
- Как, вы разве с Татьяной тоже?..
- Да. - Он сказал это просто, с доброй улыбкой. - Я ведь вам сказал,
что мне женщины очень нравились. А Татьяна была даже очень красивая в
своем роде, в своих габаритах. Главное - спокойная. Ничего лишнего не было
у нее в душе.
Ну так вот, жили мы с Ниной хорошо, только детей у нас не было. В тот
первый год, когда Нина уходила от меня к Лене и обратно, она сделала два
аборта, а потом как-то не получалось. Жили мы так лет пять или шесть. А в
тридцать четвертом году Нина забеременела, и мы были рады. Я детей очень
люблю. Ждали мы девочку Леночку. Только ничего из этого не вышло, потому
что скоро началось все.
Что все? Вы понимаете, я кировского набора. Не понимаете? Да, вы же не
ленинградка. "Кировским набором" у нас называли тех, кого из Ленинграда
выслали в тридцать пятом году, после убийства Кирова. Сколько тогда
выслали народу - никто в точности не знает. Только наверняка очень много.
Многие тысячи. А нам казалось - всех. Ведь каждый из нас живет в довольно
замкнутом мире, и ему кажется, что этот мир - все. Высылали, конечно, не
всех, а главным образом интеллигенцию. А пуще всего - старую,
потомственную интеллигенцию, с крепкими ленинградскими корнями. Рвали с
корнем. Всех наших друзей выслали. И нас с Ниной - тоже. Пришли однажды
ночью, отобрали паспорта, приказали через два дня выехать в Казахстан.
Даже село, куда ехать, в точности обозначили. Там тогда не целина была, а
сплошная дикость. Нина была беременна на восьмом месяце, и я пошел к
одному - черт его знает, кто он был по должности, - от которого мы
зависели, и очень просил, чтобы нам разрешили остаться до родов. Очень
хорошо помню, как он меня принял. Я ему: "Ведь мы же ни в чем не
виноваты". А он: "Вас никто ни в чем и не обвиняет. Вы высылаетесь в
порядке массового оздоровительного мероприятия. Ничего для вас не могу
сделать". А сам смеется особым таким смехом, беззвучно, - знаете, как
собаки смеются: открыл рот и дрожит языком. Тут я понял, что говорить ему
что-нибудь бесполезно. Пошел домой, и стали мы собираться.
Татьяна нам помогала укладываться. Грустно ей было с нами расставаться,
привязалась все-таки. Вот она и говорит: "А вы не поезжайте". - "Как так?"
- "А очень просто, не поезжайте, и все тут". - "Так ведь у нас же паспорта
взяли". - "А вы живите без паспортов. Я же вот живу".
Нет, куда там! Разве это нам было по силам? Легальность нас заедала.
Собрались и поехали.
Село это в Казахстане, куда нас выслали, было даже не маленькое, но
очень уж далеко отовсюду, глубоко в степях, от железной дороги километров
сорок. Знаете, как может быть одиноко в степях? Я всю жизнь прожил в
Ленинграде и привык чувствовать рядом море. А тут - страшно даже подумать
- на тысячи километров кругом одна сухая земля. Вначале я от этого очень
тосковал с непривычки.
Нас, ссыльных, в этом селе много было, человек пятьсот, и все из
Ленинграда. Нашли там знакомых: Головиных, Голицыных, Геллеров. Потом