"И.Грекова. За проходной (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

ЭЛЕКТРОННЫЙ МОЗГ

Он ожидал увидеть машину - большую, правда, но машину, с какими-то
шестеренками, или, как они там называются, - ну, словом, вроде той машины,
которую он "вогнал в бесконечность", только, конечно, побольше и с
лампами. Может быть, даже в форме человека, робота. С лампами вместо глаз.
Он ведь читал фантастические романы и знал, что такое робот - бездушное,
стальное, неумолимое существо с электронным мозгом. Но он твердо был
убежден, что никогда машина не сможет полностью заменить человека. Не
сможет, что бы ни говорили буржуазные ученые-идеалисты. Он даже по этому
поводу однажды выступал на семинаре.
То, что он увидел, не было похоже ни на машину, ни на робота. У него
вообще не было фигуры. Это просто был большой высокий зал с какими-то не
то шкафами, не то стойками. Нет, пожалуй, больше всего это напоминало
орган в Большом зале консерватории. Сразу много органов.
Машина работала: от нее веяло грозным теплом. Как от живого организма.
Живо, зловеще, бесшумно переливались, мигая, желтоватые огоньки множества
маленьких ламп. Каждая из них зажигалась и гасла, зажигалась и гасла, и по
всей поверхности огромных стоек ходуном ходила неслышная, мерцающая жизнь.
Глаз у машины не было: она мигала всем лицом, всем телом. От пульта к
пульту тихо двигались люди в синих халатах, изредка перебрасываясь
беззвучными, короткими фразами. Машина не щелкала, не грохотала, но весь
воздух вокруг нее был насыщен почти неслышным, тонким, как пыль, гудением.
Критик что-то объяснял, но корреспондент снова улавливал только обрывки
фраз: "оперативная память", "долговременная память", "память на магнитном
барабане" - и едва успевал записывать. Он уже устал.
"У этого - память, - думал он, - да еще на барабане. Дожили..."
- Электронный мозг, - сказал он, стараясь быть вежливым. - Удивительно
интересно.
- Устарелый образец, - небрежно сказал Критик.


Когда они вернулись в лабораторию, Чиф уже приехал. Он встретил
корреспондента с изысканной любезностью, которая пахла даже не
девятнадцатым, а восемнадцатым веком, и пропустил его в маленький кабинет.
- Чем могу быть полезен? - спросил он, раздвинув на столе локти и
составив концами короткие красные пальцы.
...Корреспондент был в своем роде тоже поэт. Он многое видел и
чувствовал. И вот сейчас, сидя напротив Лагинова, он жадно поглощал все,
что видел. Еще нестарый человек, с малиново-красным лицом, с
алюминиево-седыми, короткими и густыми волосами, сидел в кресле, глядя на
свои пальцы и чуть-чуть улыбаясь. Это он нарисовал обезьяну. Он был
непонятен, как те самые... "ветви гиперболы".
Сейчас надо задать какой-то вопрос, но корреспондент почему-то забыл
все приготовленные с утра вопросы. Кажется, он хотел спросить о машинах?
Могут ли они заменить человека? Нет, не то. Ясно, не могут. О перспективах
развития науки? О звездоплавании?
И вдруг, неожиданно и совсем тихо, Лагинов заговорил сам:
- Да. Многое меняется. Мир становится неузнаваем. Но не более ли
удивительно другое? Не то, что меняется, а то, что вечно. Человек с его