"И.Грекова. В вагоне (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

признавал).
Я демонстрировала увеличенные копии энцефалограмм, прослеживала на них
указкой сравнительно спокойные участки и внезапные всплески - признаки
сильных эмоций. Я рассказала о том, как мы вызывали эти эмоции - чувства
тревоги, страха, отвращения (например, показывали женщине мышь или крысу:
энцефалограмма сразу же отзывалась на это характерным скачком и серией
замирающих волн). Чтобы вызвать сходные эмоции - тревоги, страха,
ненависти - у более стойких субъектов-мужчин, мы применяли и более сильные
средства, вплоть до ложных сообщений по радио или фальшивых телеграмм,
посланных подопытному адресату... Тут впервые аудитория неодобрительно
зашевелилась. Встал смуглый тонконосый старец прямо рублевского облика,
поднял руку и спросил: "А не кажется ли вам, что в этих опытах над живыми
людьми вы перешли границу дозволенного?" На что я храбро отвечала: "Нет,
не кажется. Опыты над людьми всегда рискованны, но, к сожалению,
неизбежны. Разве клиническое испытание нового лекарства - не опыт над
людьми?"
Зал зашумел вразнобой. Какой-то упитанно-розовощекий средних лет
возразил мне, что, мол, мои утверждения несостоятельны, что современная
медицина ни одного лекарства не доводит до клиники, не проведя
предварительно всесторонних испытаний на животных... Раздались чьи-то
протестующие голоса; кто-то восклицал: "А побочные эффекты пенициллина?
Кто бы о них знал, если бы не широкий опыт на людях?"; кто-то возражал, и
вообще воцарилась суматоха. В этой суматохе я, стоящая у доски с указкой в
руке, чувствовала себя отнюдь не победителем. Хуже всего, что я сама
сомневалась в своей правоте: рублевский старик нащупал-таки мое слабое
место...
- Лучшие, благороднейшие представители медицины, - сказал,
приподнявшись, Фонарин, - честные врачи, прежде чем проводить опыты с
живыми людьми, экспериментировали на себе.
- И мы так пытались делать. Но самое важное при этом скрадывалось -
эффект неожиданности. Если человек знает, что ему предстоит резкий
эмоциональный толчок, он иначе реагирует на него, чем если бы не знал. Он
заранее мобилизует себя... Опыты на самих себе, когда речь идет о психике,
вообще малопоказательны...
Зал опять неодобрительно зашумел, и этот шум не смолкал до конца моего
доклада, который, оказался скомканным: самых эффектных опытов я не
описала, самых убедительных записей не продемонстрировала. Не смолкал не
только внешний, но и мой внутренний ропот: бормотание скрытой неправоты.
Мешал мне и Фонарин, который все время гнусно хихикал и потирал руки.
Кое-как доклад кончился; несколько робких хлопков, но в целом -
неодобрительное молчание.
- У кого есть вопросы к докладчику? - спросил председатель.
Встал Фонарин с ехидной усмешкой, открывавшей желтые зубы, и спросил:
- Если я вас правильно понял, уважаемая Агафья Тихоновна, вы беретесь
по виду ЭЭГ определять душевное состояние субъекта?
- Меня зовут Агнесса Тихоновна, но это неважно. Называя меня именем
гоголевской героини, вы, всего вероятнее, не хотели меня оскорбить. На ваш
вопрос отвечаю: да, в какой-то мере берусь. Во всяком случае сильные
эмоциональные реакции берусь распознать.
- В таком случае, - осклабился он, - вы не откажете нам в любезности