"Тод Гринуэй. Праздношатание " - читать интересную книгу автора

подпрыгивал высоко и уносился с криком ввысь, как Супермен в старой
радиопередаче сороковых годов? Ничуть не бывало. Я парил в скромных шести
дюймах над тротуаром. При этом я сознавал, что не хочу выглядеть нарочито и
не хочу щеголять своими способностями перед проходящими мимо людьми. На
самом деле это было просто глубокое подавление моей личности.
В обычной дневной жизни, при общении с людьми, в обычных ежедневных
разговорах, это подавление было основано (и продолжает быть основанным
сейчас) на каком-то страхе. Я не могу добраться до корней этого страха или
даже до его природы. Возможно, это иррациональный страх вызвать гнев других
людей? Я знаю, что я боюсь быть свидетелем эмоционального насилия над
людьми, особенно в семьях. Парадоксально, что в нескольких случаях, когда
мне угрожали физическим насилием, я не пугался и даже не волновался, а был
лишь бдителен и осторожен.
Какова бы ни была причина, действие ее таково, что мне всегда было
трудно непринужденно говорить людям в ответ нужные слова в нужный момент в
ситуациях, требующих большего, чем общепринятая вежливость.
Это обстоятельство может показаться незначительным, но оно повлияло на
мою жизнь гораздо больше, чем сама по себе кривая спина. Своевременность -
это все. В разговоре в обществе первые несколько секунд все решают. Надо
отвечать, импровизировать, проигрывать слова на слух, откликаться сходу,
немедленно. Надлежащий ответ, произнесенный несколькими секундами позже, не
растопит льда. Перекинуться несколькими словами в офисе или с соседями через
забор - проще простого для большинства людей, но для меня затруднительно. Я
не могу сообразить, как уместно ответить. Особенно, когда назревает ссора
или кого-то надо поставить на место. Провальные моменты. Недавно человек за
рулем джипа на дороге, перестраиваясь в боковой от меня ряд, громовым
голосом проинформировал меня, что, по его мнению, я вожу машину, как водит
ее разве вовлеченный в половой акт китаец. (Я перефразирую, на самом деле он
высказался еще определеннее). А мне и в голову не пришло сравнить его хотя
бы с анальным отверстием.
Эта осторожность с моей стороны особенно неуместна, когда кто-то
молчаливо просит о помощи. Я храню в памяти список слов, вовремя не
сказанных за последние пятьдесят лет. Даже в распущенные семидесятые я
никогда не позволял себе плюнуть на условности. Я держал себя в узде. Эта
осторожность никогда меня не оставляет.
Случай, когда мне было чуть за двадцать, может это прояснить. Мы с
другом шли на северо-запад от Банфа к озеру Луис. Однажды утром на высоте в
пять или шесть тысяч фунтов друг оставил меня, чтобы самостоятельно залезть
на гору Колеман, и мы решили встретиться на другой стороне перевала. Итак, я
неторопливо брел один по тропе. К полудню я пробрался через сугробы на
просеке, а потом через сотню ярдов я тоже оказался на вершине. Когда я
взглянул на мир, раскинувшийся внизу в долинах и простирающийся за туманные
горизонты, это привело меня в такой восторг, что мне захотелось закричать от
переполняющих меня чувств, чтобы эхо разнеслось между каменными стенами.
Любой другой и закричал бы. Но я задержал этот крик на долю секунды по своей
прирожденной осторожности. Только на долю секунды, но этого было
достаточно - момент был упущен. Чуть позже этот крик уже был бы надуманным.
Ребекка Вест в "Черном Барашке" говорит о роли формы в жизни людей:
"Если наше собственное существование лишено формы... нам кажется, что мы
читали плохую книгу". Так и есть. Пустяк, но я спускался по тропе, глубоко в