"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан (книги 1, 2, 3)" - читать интересную книгу автора

увлекла меня и, что вполне понятно, лично касалась. Сделано все было вполне
искусно. Мальчика и вовсе не показывали, давали лишь услышать его голос, а
взрослых заставляли бегать за хоть и невидимым, но вполне активным забавным
героем. Вот он сидит в ухе у лошади, вот он разрешает отцу продать себя за
большие деньги двум жуликам, вот он проказничает на полях шляпы у одного из
жуликов, потом забивается в мышиную норку, потом в домик улитки, потом
действует заодно с ворами, попадает в сено, а вместе с сеном - в живот к
корове, но корову забивают, потому что она говорит голосом
Мальчика-с-пальчик. А коровий сычуг вместе с проглоченным пареньком попадает
на мусорную кучу, где его проглатывает волк. Но разумными речами Мальчик
заманивает волка в дом своего отца, в кладовую, и там, когда волк только
собрался было заняться грабежом, поднимает страшный шум. Ну а конец именно
такой, как и положено в сказках: отец убивает злого волка, мать вскрывает
ножницами брюхо обжоры. Мальчик-с-пальчик выходит на волю, иными словами,
слышно, как он кричит: "Ах, папочка, я побывал и в мышиной норке, и в
коровьем сычуге, и в волчьем брюхе, а теперь я останусь у вас". Меня
растрогал такой конец, а бросив взгляд на матушку, я заметил, что она
спрятала лицо в носовой платок, потому что, подобно мне, восприняла действие
на сцене как глубоко личное переживание. В последующие недели матушка легко
приходила в умиление и, пока шли рождественские праздники, то и дело
прижимала меня к себе, целовала и называла Оскара, наполовину шутливо,
наполовину грустно, - мой Мальчик-с-пальчик. Или же: мой бедный-бедный
Мальчик-с-пальчик. Лишь летом тридцать третьего мне вторично предложили
поход в театр. Из-за некоторого недоразумения, мною вызванного, получилось
не совсем так, как надо, но все равно спектакль произвел на меня глубокое и
длительное впечатление. Еще и по сей день во мне все гудит и колышется, ибо
приключилось это в Лесной опере Сопота, где под открытым ночным небом, из
лета в лето поверяли природе музыку Вагнера.
Вообще-то матушка жаловала оперы, а Мацерат и оперетты едва выносил.
Ян, конечно же, ориентировался на матушку и обожал арии, хотя при всей своей
музыкальной внешности был начисто лишен музыкального слуха для восприятия
дивных звуков. Зато он был лично знаком с братьями Формелла, бывшими своими
одноклассниками из средней картхаусской школы, которые проживали теперь в
Сопоте, ведали освещением променада, фонтанов перед курзалом и казино, а
также трудились осветителями на оперных фестивалях в Сопоте.
Дорога в Сопот шла через Оливу. Утро в Дворцовом парке. Золотые рыбки,
лебеди, матушка и Ян Бронски в знаменитом Гроте шепотов. Потом опять золотые
рыбки и опять лебеди, тесно сотрудничавшие с фотографом. Когда делали
снимок, Мацерат усадил меня к себе на плечи. Барабан я возложил ему на
голову, что неизменно, даже и тогда, когда снимок был уже наклеен в альбом,
вызывало всеобщий смех. Прощание с рыбками, лебедями и Гротом шепотов.
Воскресенье было не только в Дворцовом парке, но и за железной решеткой
ограды, и в трамвае на Глеткау, и в курзале Глеткау, где мы обедали, пока
Балтийское море непрестанно, словно больше ему и заняться нечем, приглашало
искупаться, решительно повсюду царствовало воскресенье. Когда променад вывел
нас к Сопоту, воскресенье выступило против нас, и Мацерату пришлось уплатить
курортный сбор.
Купались мы в Южной купальне, по слухам, там было свободнее, чем в
Северной. Мужчины переодевались в мужском гардеробе, меня же матушка завела
в кабинку при дамском и настояла, чтобы я купался в семейной купальне