"Гюнтер Грасс. Жестяной барабан (книги 1, 2, 3)" - читать интересную книгу автора

видели себя пусть и не очень отчетливо, но а это было важней - пассивными и
нейтрализованными. Мы могли обходиться с собой, как нам заблагорассудится,
при этом пить пиво, терзать кровяную колбасу, приходить в настроение и
играть. Мы перегибали снимки, складывали их, резали ножницами, каковые
постоянно имели при себе для этой цели. Мы совмещали изображения постарше и
помоложе, делали себя одноглазыми, трехглазыми, приставляли носы вместо
ушей, молчали либо вещали правым ухом и заменяли подбородок лбом. Подобный
монтаж совершался не только на основе собственного портрета: Клепп часто
заимствовал у моего детали для своего лица, я брал характерное у него: нам
удавалось создать новые и, как мы полагали, более счастливые существа. Время
от времени мы дарили кому-нибудь очередной снимок. У нас - я ограничиваюсь
мной и Клеппом, а смонтированные физиономии оставляю в стороне, у нас вошло
в привычку в каждый свой приход а пивная эта видела нас не реже чем раз в
неделю - дарить кельнеру, которого мы называли Руди, по фотографии, и Руди,
человек достойный иметь двенадцать собственных детей и опекать еще
восьмерых, входил в наше положение и, обладая уже дюжинами снимков в
профиль, а того больше - анфас, тем не менее каждый раз, когда после долгого
обсуждения и напряженных поисков мы вручали ему очередной снимок, изображал
на лице участие и благодарил.
Буфетчице и рыжеволосой девушке с лотком сигарет на ремне Оскар не
подарил ни одной своей фотографии, женщинам нельзя дарить фотографии, они
используют твой подарок во зло. Клепп же, который при всей своей вальяжности
в отношениях с женщинами никогда не мог вовремя остановиться, сообщительный
до безрассудства и готовый ради каждой менять рубашку, в один прекрасный
день без моего ведома явно подарил девушке, торгующей сигаретами, свою
фотографию, ибо обручился с этой задорной соплюхой, а позднее даже женился
на ней, дабы вызволить у нее свою карточку.
Но я забежал вперед и посвятил слишком много слов последним страницам
альбома. Дурацкие моментальные снимки такого внимания не заслуживают или
заслуживают лишь как предмет для сравнения, долженствующего лишний раз
показать, насколько великим или недостижимым, насколько высоким в
художественном смысле и по сей день представляется мне портрет моего деда
Коляйчека на первой странице альбома.
Короткий и широкий, стоит он возле фигурного столика. К сожалению,
снялся он не как поджигатель, а как добровольный член пожарной дружины по
имени Вранка, и, следовательно, у него нет усов, хотя ловко пригнанная
пожарная форма с медалью за спасение и пожарной каской, превращающей столик
в алтарь, до некоторой степени заменяют усы поджигателя. Как серьезно,
предвидя грядущие скорби на рубеже веков, умеет он смотреть в объектив.
Этот, несмотря на весь трагизм, гордый взгляд, вероятно, был весьма любим и
распространен в период второй империи, недаром же мы наблюдаем его и у
Грегора Коляйчека, выпивохи с Пороховой мельницы, который на снимке выглядит
вполне трезвым. С уклоном в мистику - ибо снимали в Ченстохове аппарат
запечатлел Винцента Бронски с освященной свечой в руках. Фото молоденького и
тщедушного Яна Бронски, без сомнения, можно воспринимать как добытое
средствами начального периода фотографии доказательство меланхолического
возмужания.
Женщинам того периода этот взгляд при соответственной позе давался
реже. Даже моя бабка Анна, а уж она-то, видит Бог, была личностью, украшает
себя на карточках перед началом Первой мировой войны глуповатой и