"Даниил Гранин. Питерские сантименты" - читать интересную книгу автора

этот дворец были обречены. Поэтому над смотрителем поначалу посмеялись. Но
он настаивал. Он потащил нас во дворец. Залы его были пусты. Большая часть
экспонатов и ценностей Екатерининского дворца была эвакуирована. Но и
опустевшие стены были прекрасны. Обитые китайскими шелками, украшенные
золотой резьбой, орнаментом; янтарная комната - играющая то лучисто-осенним
цветом, то густо-желтым, медовым, и всюду блистала гладь полов прекрасных
рисунков, сложенных из всех оттенков редких пород дерев. Сапоги наши,
подбитые железными подковками, оставляли царапины и вмятины. Мы надели на
них войлочные тапки. Полные корзины этих тапок стояли у входа. Смотритель не
желал отступать от строгих порядков мирного времени. Он был смешон, он был
нелеп в своих требованиях. Нам казалось, что он не понимает обстановки. Мы
подчинялись ему усмехаясь. Через несколько часов мы ушли, оставили Пушкин, и
эти дворцы, и эти полы. А когда в 1944 году мы вошли в Пушкин, дворцы стояли
обугленные. Разбитые, страшные остовы...
Но странное дело, сидя в окопах под Пушкином и потом, да и ныне, я все
с большим уважением вспоминал старого смотрителя Екатерининского дворца. До
последнего часа он делал то, что было ему положено, он относился с
благоговением к искусству и требовал это от всех, и от нас. Война была не
властна над ним, он был выше ее, она могла его уничтожить, но не могла
сломать.
Город, весь белый, заваленный снегом, замерзший, заледенелый, поросший
инеем, с окон домов тянулись длинные ледяные сосульки - таким вспоминается
мне Ленинград блокадный: угрюмый, сжатый в кулак, темный, синие лампочки над
воротами, белые кресты бумаги наклеены на всех стеклах. Тревоги, завывания
сирен, зенитные батареи на набережных, в садах. Витрины магазинов зашиты
досками. На крышах во время воздушных налетов дежурят жильцы, чтобы тушить
зажигалки.
На проспекте Стачек, у черного раструба громкоговорителя я остановился
и долго слушал, как над пустынным проспектом звучал женский голос, чуть
запинающийся, низкий и страстный. Это был голос Ольги Берггольц. Она читала
стихи. Я увидел ее спустя много лет и познакомился с ней, когда стал
писателем. Она была легендарным человеком, она стала символом мужества
блокадного Ленинграда, его стойкости, его душевной силы и красоты.
В Кировском райкоме комсомола две комнатки отапливались буржуйками -
маленькими круглыми печурками, сделанными из листового железа. Они быстро
накалялись и так же быстро остывали.
Там сидели ребята с нашего завода. Я их узнал с трудом, - две девушки и
парень, - они были прозрачные, исхудавшие. Они расспрашивали меня о том, что
делается на фронте, а я их расспрашивал про город. Кировский завод продолжал
работать. В цехах, пробитых снарядами, продолжали производить мины, снаряды;
изготавливать танки, прославленные "КВ", завод уже не мог, но ремонтировать
танки он был в состоянии. Что значит "в состоянии"? "Привязывались к
станкам, чтобы в станок не упасть. Не просто боялись упасть, а в станок
чтобы не упасть, не искалечиться", - вспоминает один из блокадников, который
пятнадцатилетним мальчиком тогда пошел на завод. А вот что рассказала мне
Мария Сюткина про блокадное житье на заводе. Многие из оставшихся в городе
рабочих жили на своих предприятиях:
"Ну, значит, когда началась у нас весна, мы решили - так как каждый
день сбрасывали на нас листовки: мол, все равно вы погибнете, помрете от
голода, от холода, - мы решили, что должны народ как-то морально поднять. Вы