"Даниил Гранин. Дождь в чужом городе (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

где висят огромные яблоки... Не то чтобы жить, как он живет с Валей, а
именно ехать куда-то, плыть, смотреть...
- Поздравляю вас, Степан Никитич. - Кира подняла стакан, и ровный голос
ее легко выделился среди шума. - Большое дело, говорят, вы сделали.
Он мельком удивился: откуда это ей известно, да и казенная эта
торжественность никак не подходила Кире, но принял все за чистую монету и
по-идиотски заулыбался, замахал руками - мол, ах, что вы, ах, не надо.
Была Кира в том самом белом в синюю полоску платье,
красиво-праздничная, с медными бусами, он даже подумал, что это специально
ради него. Не понимает она, что ли, недоумевал он, растроганный ее наивным
прямодушием.
И когда он, как полный слюнтяй, размяк, она небрежно выдала ему,
выбирая, куда бы побольнее:
- Не скромничайте, Степан Никитич, от своих рук накладу нет. Да и то
пора. Третий год как мотаетесь в нашу Тмутаракань. С такой докуки что
угодно изобретешь... Дома-то уж, поди, проклинают Лыково... Так что с
освобождением. Приходится с вас, Степан Никитич, жаль, что час поздний, а
то бы выставили вас на коньячок с закуской.
Голос ее чуть сорвался, в сухих глазах полыхнуло, и все почувствовали,
что происходит что-то не то. Но она откашлялась, прикрывшись платочком,
улыбнулась, и сразу все заулыбались, заговорили, что коньячок кусается,
хватит и белого, а Кира неуступчиво мотала головой: не жмитесь, у Чижегова
премии хватит; и получилось, что премия тоже не последняя причина в этой
истории, что Киру на деньги променял.
От явной этой несправедливости Чижегов побагровел, никак не мог
найтись, словно стукнули его по голове. Лица размазанно плыли перед
глазами. Единственное, что он видел, - отчетливо пульсирующую улыбку Киры.
То маленькую в острых углах рта, то широкую, с блеском стиснутых зубов.
Так ему и надо было. По чести - следовало смолчать, пусть думает что
хочет. И ведь чувствовал, что промолчать лучше, умнее, но, глядя на ее
усмешку, уже не мог сдержаться.
- За отвальной, Кира Андреевна, мы не постоим, раз уж так вас волнует
технический прогресс. А вот насчет Лыкова - это напрасно, городок ваш с
развлечениями, не хуже других, - сладостная злость несла его бог весть
куда, да он и не оглядывался. - Жалко расставаться, да что поделаешь, Кира
Андреевна, интересы производства превыше всего.
- Государственный человек, - сказал толстый заготовитель. Кира
прижалась к нему, что-то шепнув, и они оба рассмеялись. С этой минуты она
больше не обращала внимания на Чижегова, словно его не было. Раз, другой
пробовал он вмешаться в разговор, она презрительно кривила губы, и слова
его безответно пропадали.
И без того она умела быть в центре внимания, нынче же она пустила в ход
все свое искусство. С каждым из мужчин она вела свою игру, каждому что-то
обещала глазами, улыбкой, позволяла держать себя за руку, обнимать.
Соперничая, мужчины изощрялись кто во что горазд. Хвастались, острили,
кто-то гадал ей по ладони... Стародавние, дешевые эти приемчики были
хорошо известны Чижегову, и он не понимал, неужто на Киру они могли
действовать. Не замечала она, что ли, как распаленно посматривают на ее
обтянутые груди. Она будто нарочно поводила ими, наклоняясь, открывая
глубокий вырез. Не сразу он понял обдуманную ее игру. Все, все было у нее